Палачка

Прогулка вернула ему душевное равновесие. Первый день лета на улицах, по-воскресному безлюдных, извивающихся вдоль домов с богатой лепниной на фасадах, не располагал к авантюрам, любовным интригам или рискованной игре ва-банк; он звал к милой старине, к нежным воспоминаниям и покойному созерцанию нетленных ценностей. Поймав себя на том, что уже не думает о Лизинке или Маркете, а с профессиональным интересом вспоминает о шести загадочных крюках, торчащих из потолка у самой стены, он понял, что пришел в норму.

Вернувшись в отель, он долго плескался в горячей воде, потом устроил себе контрастный душ, едва не сорвав при этом ручку смесителя, и с чудесным ощущением свежести облачился в чистую рубашку, благоухающую лавандой. Он с благодарностью подумал о Маркете. Надо бы ей позвонить. Успею или нет? Он не поверил своим глазам: было без пяти восемь. Он торопливо набрал номер Лизинки. Никто не отвечал. Еще через пару секунд на нем уже были смокинг и туфли, и он, захлопнув дверь, на бегу нашаривал по карманам деньги и документы. Лифт пришел без лифтера. Господи, вспыхнуло у него в мозгу, что, если эта скотина… Он вспомнил эту наглую ухмылку, и ему стало понятно, что она хотела сказать взглядом: не оставляй меня одну! Когда на втором этаже двери открылись, он вылетел из лифта, как безумный. Она вырвалась из рук Шимсы только для того, чтобы на ней трясся грязный турок?! Влк изо всей силы забарабанил в дверь. Лизинка не отзывалась. Он принялся крутить дверную ручку. Не поддавалась. Вниз, к портье! Лифт стал закрываться. Он подбежал, раздвинул створки рычагом могучих плеч, а из кабины так же нетерпеливо ринулся в холл первого этажа и остолбенел.

Пани Люция, продираясь, как шахтер в завале, через обломки своей третьей (брак она в расчет не принимала) несчастной любви, решила мстить этому гадкому мужскому полу из засады. Ее собственный пример, ее родительские наставления и прежде всего характер самой Лизинки вселяли в нее уверенность, что дочь, сколько бы ее ни желали, сколько бы ни упрашивали, не промотает свое достояние на первой попавшейся лужайке или цветочной клумбе. Поездку за рубеж, да еще в сопровождении Влка, она восприняла как знак фортуны: вслед за сыновьями мясников в жизни Лизинки пора бы уже наконец появиться отпрыскам бизнесменов, банкиров, и — она думала об этом с улыбкой, но знала, что такое вполне реально, если перепадет та самая капелька удачи, — королей. Поэтому она раз и навсегда сняла с дочери защитную маску детства и снарядила ее, как женщину. Дорожный костюмчик был всего лишь увертюрой. Сейчас Лизинка стояла в центре холла, облаченная в черный атлас, который стягивал изящную шейку, обозначив на ней как бы странгуляционную бороздку, топорщился на крошечных, но выразительных холмиках грудей, присборивался у осиной талии и ниспадал черным водопадом к щиколоткам; от середины великолепно вылепленных бедер начинались разрезы, и через них проглядывала белизна кожи. Волосы. она заплела в косы и уложила корзинкой — вокруг головы лучился сияющий нимб. От головы до талии она выглядела, как монашенка, от талии донизу — как куртизанка. Эффект не поддавался описанию.

Смуглый юный лифтер сидел вопреки инструкциям в кресле для пожилых гостей, ожидающих лифта. Бармен застыл у стойки, позабыв опустить руки с шейкером, а его клиент так и держал в одной руке незажженную сигару, а в другой — горящую спичку, которая жгла ему пальцы. Ошалевший швейцар изо всех сил толкал вращающиеся двери, через которые никто не проходил. Портье не улыбался, он просто стоял разинув рот. Лизинка вслушивалась в голоса времени. Сперва пробили часы в холле, которые немного спешили. Потом — вокзальные, которые шли точно. И наконец, на церкви, отстававшие. Она взглянула на часики с тоненьким браслетом — бабушкино наследство, — которые мама дала ей в дорогу. На них было четверть девятого. Решив, что опоздала, она собралась было вернуться к себе и лечь спать. Но тут к ней со стороны лифта устремился Влк, а со стороны входа — Хофбауэр. Ни тот, ни другой не нашлись, что сказать, поэтому оба лишь молча предложили ей руку.

Хофбауэр повез их в пивной погребок у замка. Влк, отметивший про себя его дурной вкус, когда они вступили под своды, усиливавшие стук пивных кружек и пение захмелевших посетителей, через минуту мысленно попросил у него прощения. Один из разносчиков пива в кожаном фартуке распахнул перед ними дверь в соседнее помещение, и они словно перенеслись в иной мир: как оказалось, к пивному залу примыкали внутренние покои замка. Стол для них накрыли в библиотеке. Для такого случая из мебели выбрали редкостной красоты треугольный стол в стиле ампир, так что каждый сидящий за ним оказывался лицом к двум другим. Эту изысканную симметрию довершали три канделябра, по три зажженных свечи в каждом, трое официантов и трио музыкантов, негромко наигрывающих за ширмой.