Палачка

Тридцать Седьмого взяли сразу же, два дня выжидали, но Двадцать Восьмой умер, не приходя в сознание. Именно после этого случая Шимса оборудовал «яйцедавку», как он метко окрестил свой инструмент, блокирующим механизмом. В перерыве его вновь принял Первый и повысил до Восемнадцатого; в глазах, которые когда-то на бойне излучали холодную энергию, теперь затаилась печаль. Он сказал, что в сложившейся ситуации не может позволить Шимсе заслуженный отдых, но хочет компенсировать это дополнительным сервисом, ожидающим его в номере. Шимса был тронут ласковой заботой, на которую Первый нашел время даже сейчас. Если государство с детства заменяло Шимсе мать, то теперь он впервые почувствовал и отеческую любовь. В порыве благодарности он проникся поистине сыновним уважением к человеку, ставшему для него опорой, и поклялся себе не разочаровывать его даже в мелочах. Именно тогда в душе Шимсы был запущен часовой механизм бомбы замедленного действия — судьба распорядилась взорвать этот сгусток чувств и привязанностей через двадцать лет… И сделала это Лизинка.

Тем с большей благодарностью думал он о Первом следующей ночью, когда возносился к небесам и проваливался в пропасти, открытые ему восхитительной брюнеточкой, которую он нашел, обнаженную и благоухающую, в своей мягкой постели. Он запомнил ее навсегда — не только из-за самых остроконечных грудей, какие когда-либо встречал, но и потому, что она научила его всем прелестям любви (до сих пор они состояли для него в том, чтобы наскоро совокупиться стоя, когда женская нога по солдатскому способу просовывается под ремень). И когда вечером следующего дня «личхран» пригласил его в зал, ему поначалу даже не хотелось идти работать. Но, прощаясь с ним, она встала по стойке «смирно» — груди, как два копья, — и доложила, что она — Сто Третья, выделенная ему в постоянное пользование в качестве «лиссы» (личной сексуальной службы).

За Тридцать Седьмого он принялся с еще большим энтузиазмом. Тридцать Седьмой сперва твердил одно и то же: дескать, те двое, которые сейчас лежат в морозильной камере, оклеветали его из мести, так как он успешнее них продвигался по службе. Это был крепкий орешек, но и Шимса уже стал другим: со вчерашнего дня он сделал огромный шаг вперед, как ребенок, который учится рисовать, узнав о перспективе. Те двое в морозильной камере доказали ему, что если в революционере просыпается реакционер, то он утрачивает свою исключительность и превращается в самое обыкновенное животное. Эта истина окончательно избавила его от переживаний, испытанных им по вине злополучного Ольды. Он не мешкая преподнес пациенту сюрприз, который Четвертый в рапорте Первому восхищенно назвал "томатным соусом". Тридцать Седьмой в свою очередь тоже преподнес ему сюрприз, сознавшись сразу, как только стальные челюсти прикоснулись к кожице. Он признался, что его завербовали Двадцать Четвертый и Двадцать Третий с целью ликвидации Третьего. Это, естественно, произвело эффект разорвавшейся гранаты.

Благодаря своевременному признанию Тридцать Седьмой во время допроса получил лишь незначительные физические повреждения и смог сразу же выступить свидетелем. Когда на очной ставке те двое, неуклюже пытаясь сослаться на свои боевые заслуги, обвинили его в том, что он-де агент ТАВОРЕ, получивший задание скомпрометировать лучших сынов РЕПОТы, и к тому же мстит им за какую-то девку, которая им дала, а ему нет, Шимса принялся сразу за двоих — тогда-то у него впервые и зародилась идея double-hangman. Достаточно было одному слегка придавить яичко, как оба стали куда более разговорчивыми: они признались, что завербовали Тридцать Седьмого, и на одном дыхании выпалили, что сами были завербованы Пятнадцатым и Четырнадцатым с целью ликвидации Второго.

Конечно же, это прозвучало, как залп шрапнелью; неудивительно, что в подвал спустились лично Третий и Второй: Первый желал полной ясности, поскольку подразделение, работающее в условиях абсолютной секретности, могло существовать лишь при условии абсолютного доверия. Тут уж Шимса не имел права деликатничать, и щипцы для орехов разгулялись вовсю. Именно благодаря им Шимсе удалось раскрыть масштабы и направление грозящей опасности.

На очной ставке Пятнадцатый и Четырнадцатый признались, что их завербовали с целью устранения Первого. По их выкрикам восстановили чудовищный план, тем более изощренный, что. казался неосуществимым: после доклада в салоне предполагалось заколоть Первого кинжалом, а труп зашить в чучело медведя; оставшихся членов «семерки» обвинили бы в похищении и незамедлительно ликвидировали. Командование должно было перейти к руководителям заговора: к Тринадцатому, Двенадцатому, Одиннадцатому, Десятому, Девятому и Восьмому.