Паладин

— Они всегда давали понять коптам, что мы не такие христиане, как должно. Так же вели себя и с армянами, греками, со всеми, кто почитал не Папу, а патриарха Константинопольского. И все же мы как-то ладили, вместе молились в храме Гроба Господнего, хотя у каждой из конфессий были свои церкви и обряды. Но когда султан Салах ад-Дин подошел с войском и осадил Иерусалим, мой отец, как и многие другие копты и армяне, выступили на защиту города против мусульман. Ведь все мы были христианами, а султан не скрывал, что собирается разрушить наши святыни и предать нас мечу, как некогда поступили с его единоверцами крестоносцы во время завоевания Иерусалима. Поэтому мой отец и сражался рядом с защитниками города, пока его не пронзила стрела… Ну а потом византийский император прислал Саладину послание с пожеланием победы, и мудрый султан сообщил, что при нем никто из восточных христиан не пострадает. Вот тогда многие из нас оставили свои посты на стенах. Не все, конечно, так как немало коптов, армян и сирийцев уже много дней сражались бок о бок с крестоносцами и не хотели их предавать. И все же крестоносцы были рассержены на отступников и очень злились на императора, внесшего такой раскол в ряды защитников Святого Града. Ну а потом… Вы наверняка знаете, что, когда Салах ад-Дин и Балиан Ибелинский договорились о сдаче города, все крестоносцы, которые смогли заплатить за себя выкуп, были отпущены. И наши христиане, много лет жившие рядом с латинянами, даже ссужали им деньги, чтобы вчерашние соседи могли покинуть Иерусалим. Я тоже дала деньги семейству каменщика, который подправлял мой дом, но помочь многим из тех, кто не был в состоянии откупиться, мы не могли. И тогда султан заплатил из собственной казны за латинских христиан, а потом и его брат аль-Адиль сообщил, что даст деньги, чтобы они могли уехать. И все же в городе осталось еще много тех, кто, увы, попал в рабство. Но восточные христиане избежали подобной участи. Поэтому многие из нас вышли на улицы Иерусалима и вместе с сарацинами приветствовали вступившего в Святой Град Салах ад-Дина. Но сколько же слез было на наших глазах, когда потом люди султана с ликующими воплями начали сбрасывать кресты с колоколен церквей и водружать полумесяц! Мы же стали зимми, иноверцами, людьми второго сорта. Мы платим налог в казну за право исповедовать нашу религию, но многое нам не позволительно. Мы не имеем права ездить верхом на лошадях, носить оружие, занимать государственные посты и вступать в браки с мусульманами. Много чего нам теперь не дозволено… И все же мы имеем право жить и молиться в храме Гроба Господнего!

— О, как бы я хотела тоже преклонить колени у святой Гробницы! — вздохнула Джоанна.

Теодора какое-то время смотрела на англичанку, а потом сказала, что она может провести ее в храм Гроба Господнего вместе со своими единоверцами.

Джоанна радостно встрепенулась, однако увидела, как Мартин отрицательно покачал головой.

— Любовь моя, это опасно, — сказал он, и Джоанна поникла.

Она научилась слушаться во всем Мартина, но ей стало так горько! Ведь некогда она покинула Англию в надежде побывать у Гроба Господнего, проехала немало миль, пережила столько опасностей, и вот, когда ей наконец удалось попасть в Иерусалим, причем не пленницей, а тайной гостьей, снова приходится отказаться от своей мечты посетить величайший храм христиан.

Джоанна старалась отвлечься от грустных мыслей. Она проводила много времени с Мартином, они подолгу беседовали или, обнявшись, сидели у окна и слушали далекие протяжные крики муэдзинов.

Наблюдала Джоанна и за отношениями Эйрика и его Теодоры, заметив, что Эйрик выглядит столь же влюбленным, как и в те времена, когда обхаживал ее служанку Санниву или терял голову от бедуинки Эсфирь. И самое удивительное, что Джоанна была готова поверить, что всех своих женщин Эйрик любил абсолютно искренне! Уж по крайней мере Теодоре и в голову не приходило, что ее рыжий бродяга-муж может иметь еще где-то семью, настолько он был с ней нежен. Эйрик то и дело обнимал и целовал ее, лицо его светлело при одном взгляде на египтянку, и он во всем порывался помогать ей. Впрочем, Теодора мягко отказывалась от его помощи в лавке и не проявляла особого желания, чтобы ее шумный, громогласный супруг вникал в ее торговые дела. Джоанна даже подумала, что, если бы Эйрик постоянно жил в Иерусалиме, они бы с Теодорой наверняка начали ссориться. Коптка была сильной женщиной, не терпевшей принуждения, редкие встречи с мужем вносили в ее жизнь уверенность, что она любима, однако вряд ли Теодора смогла бы стать ему покорной женой. И хотя она выглядела счастливой, когда огромный норвежец на руках относил ее в спальню, утром неизменно оставляла его, уходя вместе с Эхмосом в лавку, а Эйрик оставался с малышами, которые льнули к нему, как только могут льнуть дети к своему большому и нежному отцу.

— Не подумываешь ли ты о том, чтобы остаться с этой своей семьей в Иерусалиме? — как-то спросила его Джоанна.

На лице Эйрика возникло растерянное, даже тревожное выражение, но потом он беспечно улыбнулся.