Паладин

Местность постепенно менялась, лесистые горы остались позади, впереди раскинулась открытая, чуть всхолмленная земля, голая и опустошенная. Теперь путникам все чаще стали попадаться следы недавнего пребывания тут крестоносцев: могилки с простыми деревянными крестами, остатки порванной палатки, сломанное копье, скелет вола или лошади. И все чаще можно было увидеть одинокие башни кастелей; в этих крепких оборонительных сооружениях некогда размещалось до восьмидесяти воинов под командованием рыцарей-тамплиеров, следивших за безопасностью на дорогах. Теперь кастели стояли пустые и ненужные: местные жители-мусульмане не любили заброшенные постройки, считая, что там обитают злые духи, зато при свете дня крестьяне были не прочь прийти сюда с кирками, чтобы выбить из кладки обтесанные камни для собственных жилищ. К тому же благодаря стараниям бывших хозяев-крестоносцев возле кастелей почти наверняка можно было найти вырытый колодец, так что путники не страдали в дороге от жажды.

На исходе очередного дня они решили расположиться на ночь в одной из этих пустующих башен. Округа была безлюдная; с небольшого холма, где, словно одинокий страж, стоял заброшенный кастель, открывался вид на петлявшую вдоль пологих возвышенностей тропу, уводившую к Дороге паломников, которая пролегала немного севернее. Опасаясь случайных встреч, путники по-прежнему избегали ее, да и колодцев у старых кастелей было больше, нежели там, где некогда султан приказал превратить все в пустыню в надежде задержать этим продвижение армии крестоносцев.

После того как они напоили животных и перекусили, Мартин отнес в верхнее помещение башни воду для Джоанны, а сам отправился осмотреть окрестности. Он забрался на пустынный холм, откуда хорошо просматривалась Дорога паломников. Стояла тишина — ни путников на верблюдах, ни крестьянской арбы, ни одинокого всадника. Когда Мартин вернулся в башню, Эйрик сидел у полуразрушенной арки входа, собираясь нести караул, и что-то напевал под нос, протирая лезвие сабли промасленной ветошью. Иосиф устроился внутри кастеля и уже посапывал на сваленных в углу тюках с вещами. Мартин задержался у колодца и долго с наслаждением смывал с себя пыль и пот после переезда, прислушиваясь к протяжной воинственной песне Эйрика. Но оказалось, что в такой тихий вечер желание петь посетило не только рыжего норвежца, ибо, когда Мартин вошел в башню, он различил доносящийся сверху мелодичный голос Джоанны. Женщина напевала литанию, и отзвуки церковного гимна под мощными сводами башни крестоносцев казались на удивление уместными и гармоничными. А еще Мартин с радостью подумал о том, как он истосковался, не слыша пения Джоанны, и как оно сейчас радует его!

Он поднялся в верхнее помещение и увидел ее у проема окна. Джоанна еще что-то напевала, при этом ласково проводя ладонью по одной из обрамлявших окно каменных колонн. Мартин остановился у входа, залюбовавшись молодой женщиной. Джоанна уже скинула обшитую бляхами безрукавку и льняной стегач и стояла в распоясанной рубахе и широких шароварах, заправленных в низкие сапожки. Ее черные волосы были распущены и ниспадали на спину — вымытые и расчесанные, они чуть шевелились под легким дуновением ветра, проникавшим извне. Она услышала его приближение, перестала петь и обернулась с улыбкой.

— Мне так хорошо и спокойно тут. Эта башня крестоносцев… Я словно уже среди своих. Как же я соскучилась за всем европейским!

И она снова ласково провела ладонью по наличнику окна.

Мартин остановился рядом. Снаружи доносился писк летучих мышей, вдали догорала полоска заката. И в этом отсвете Джоанна показалась ему такой юной, нежной… желанной. Он следил, как она медленно гладит рукой обтесанный камень колонны, и неожиданно ощутил сильное желание.

Все время после ранения Джоанны Мартин был с ней нежен и предельно осторожен. Порой он бережно обнимал ее, иногда легонько целовал, однако не решался позволить более смелой ласки. Но сейчас, когда Мартин наблюдал, как она медленно и нежно касается холодного камня, он вдруг отчаянно захотел, чтобы она так же прикоснулась и к нему.

Ранее их страсть сразу находила отклик друг в друге, но сейчас Мартин еще не осмеливался проявить возникшие желания. После ранения Джоанна казалась ему такой слабой, хрупкой, уязвимой, ее надо было оберегать и поддерживать, не думая о собственном вожделении. Поэтому он просто молчал, стараясь сдержать невольно участившееся дыхание.