Паладин

Но человек ко всему приспосабливается. И хотя волны по-прежнему качали суда, под натиском ветра орошая борта кораблей пенными брызгами, к вечеру второго дня Ричард настолько свыкся с провалами в бездну и взмыванием на гребни, что даже умудрился устроиться с картами под навесом у мачты и, засветив небольшой слюдяной фонарь, занялся их изучением. Надо было продумать, как вести бой, и ему, разумеется, понадобился Мартин, знавший расстановку сил неприятеля. Но Мартин как раз был занят тем, что удерживал у поручней накренившегося корабля согнутого в спазмах морской болезни графа Лестера, иначе тот мог просто выпасть за борт. Надо же, Лестер при отплытии взялся присматривать за этим парнем, а теперь полностью оказался зависим от него. Самого же Мартина, похоже, ничего не брало.

— Из какой стали ты выкован, парень? — окликнул его король, когда Мартин отвел и усадил Лестера в полуют на корме. — Ты выдержал нешуточную скачку по берегу, сражался с бедуинами, тебя помяли люди английского графа, ты почти не отдыхал после приезда, но, тем не менее, сразу отправился с нами и теперь еще нянчишься с Робертом Лестером. Тебя не изводит эта болтанка на море? В каком из орденов готовят таких бравых ребят, как ты?

Мартин промолчал, подставляя лицо водяной пыли, словно надеялся, что резкий ветер прогонит прочь его воспоминания. При всем уважении к Ричарду он не хотел откровенничать, и король, похоже, это понял. Но все же спросил:

— Ты посвящен в рыцари? Или затем и вступил в орден, чтобы получить цепь и шпоры? Какого ты рода?

Для английского короля происхождение отмеченного им человека играло существенную роль. Как и для всех людей его круга. Мартин вспомнил, как обрадовалась Джоанна, узнав, что он из почтенной семьи. Тогда Мартину это казалось неважным, но сейчас ему было на кого сослаться, чтобы ответить на вопрос Плантагенета.

— Мой отец — Хокон Гаутсон, выходец из Скандинавии, он был благородного рода и служил в гвардии византийского императора. Моя мать была его венчанной женой и тоже происходила из хорошей семьи. Но оба они умерли, когда я был еще младенцем, и меня определили в приют ордена Святого Иоанна. С тех пор я жил в разных семьях, — сказал Мартин, не желая вдаваться в подробности. — Где-то в Германии я проходил обряд посвящения в рыцари, но с тех пор в моей жизни произошло много перемен, да и столько грехов за мной числится, что я не отважился бы, глядя вам в глаза, заявить, что имею честь состоять в благородном рыцарском сословии.

Однако Ричард, похоже, был впечатлен, узнав о службе отца Мартина у византийского императора.

— На мой взгляд, ты далеко не пропащий, — произнес он, выдержав небольшую паузу. — К тому же на войне любой доблестный воин может возвыситься. Да и тамплиеры не всякого согласятся принять в свой орден. По крайней мере они не принимают тех, кого не надеются исправить, — добавил он после минутного раздумья. — Но ответь мне, Мартин сын Хокона, ты по своей воле решил стать тамплиером?

Мартин посмотрел Львиному Сердцу прямо в лицо, как равный равному. В нем не было и тени раболепия, не было льстивой учтивости или желания угодить. И он ответил:

— Нет, сир. У меня просто не было выбора. И если моя судьба не изменится, я сдержу свое слово и надену белый плащ храмовника.

— А ты рассчитываешь, что что-то может измениться? Ах да, у тебя ведь есть возлюбленная и дитя, с которыми, возможно, ты не хочешь расстаться. Кто твоя женщина? Я знаю, что многие наши воины попали под очарование чернооких красавиц Палестины.

Мартин молчал, все так же пристально глядя на короля. Но затем, после продолжительной паузы, словно собравшись с духом, ответил:

— Мне не хотелось бы называть ее имя, государь. Скажу только, что она христианка и очень знатная дама.

В этот момент судно накренилось и Ричарду пришлось ухватиться за обвивавший основание мачты канат, чтобы не быть опрокинутым. И хорошо, что его руки были заняты, иначе у Львиного Сердца могло возникнуть желание дать этому парню по физиономии. По очень красивой физиономии, как он отметил, несмотря на то что с лица Мартина еще не сошли следы побоев. Ибо у короля вдруг возникла неожиданная догадка, что и его кузина Джоанна де Ринель тоже могла обратить внимание на этого привлекательного и отважного воина, спасшего ее из плена. Они ведь ехали вместе из далекого Заиорданья, преодолевали опасности и невзгоды, а в пути нередко стираются сословные отличия, какие обычно разделяют простого мужчину и высокородную женщину. Однако Джоанна не смеет забывать, что она кровная родственница Плантагенетов. И все же Ричард помнил слухи о том, что ее дочь рождена не от Обри де Ринеля. Обри сам заявлял об этом повсюду, пока Ричард не велел ему заткнуться. Но тогда король думал, что, возможно, дитя Джоанны от влюбленного в нее Малика аль-Адиля. Интересно, было бы ему легче, если бы его родственница зачала от знатного иноверца, а не от этого подозрительного красавчика? Пожалуй, да. Аль-Адиль — вельможа, к тому же он всегда нравился Ричарду.