Паладин

Мартин поднимался по склону от стоянки бедуинов, двигаясь легко и грациозно, словно породистый скакун, но при этом в нем угадывалась немалая сила. У Джоанны вдруг проснулось огромное желание очутиться в его руках. Вот оно — то, чем он привлек ее к себе. Она думала, что освободилась от этой зависимости, но поняла, как много теряет, отказавшись от соединения с тем, кого любила. Любовь не умирает в один миг, как бы ни травили душу обида и разочарование, любовь пытается выжить и доказать, что имеет право на существование. И если влюбленные находят силы сохранить чувство, оно может стать великим счастьем.

Мартин был без ставшего уже привычным для Джоанны тюрбана и широкого бурнуса, только в холщовой рубахе с короткими рукавами, а за опоясывающим его кушаком торчала рукоять кнута. Бурнус он нес, перекинув через плечо, озирался по сторонам, пока не увидел ее. Он замер на какой-то миг, но потом пошел ей навстречу. Джоанна чувствовала на себе его взгляд, видела эти печальные голубые глаза под ниспадавшей наискосок пушистой прядью выгоревших волос. Похоже, Мартину тоже удалось смыть пыль и песок пустыни у источника Дар Звезд, но сейчас она думала только о том, что он попросил в награду, — позволить его спутнице посетить источник в оазисе.

Мартин остановился в нескольких шагах от нее.

— Миледи, вас долго не было. Уже смеркается, я заволновался.

Джоанна глубоко вздохнула и, откинув голову, подставила лицо порыву ветра. Ее волосы взвились, заплескались за плечами.

— Я не спешила возвращаться в кочевье. Вон уже вспыхнули первые звезды, а пустыня так тиха, что мне просто хотелось побыть немного одной. Странную жизнь ведут эти кочевники, вода для них — величайшее богатство, Дар Звезд, но, кажется, я их понимаю. Интересно, смогла бы я так жить? Они бедны, но свободны, живут среди опасностей, но ценят каждый миг. Их женщины рано стареют, но никогда не ощущают себя одинокими. И это куда лучше, чем жить в роскоши в гареме, быть лелеемой пленницей, изо дня в день взирая сквозь решетку на неизменный мир. О, я совсем не знаю, зачем это говорю! Но столько всего произошло, что меня переполняет необыкновенная радость. И ты… ты здесь, со мной. Мне спокойно, когда ты рядом.

Лицо Мартина осталось столь же бесстрастным, только дыхание стало прерывистым. Джоанна впервые так заговорила с ним после его признания. А до этого все время отворачивалась и сторонилась. Но сейчас… Он боялся поверить, что она изменилась. И все же решился сделать к ней еще шаг.

— Я всегда буду заботиться о вас, миледи. Вы для меня все.

— Тогда обними меня!

Он, казалось, не поверил и, когда она шагнула к нему, даже отступил.

— Джоанна, я ведь все тот же Мартин, приемыш евреев, наемник, человек без чести, лжец…

— Не говори больше об этом! — Она закрыла лицо руками. А потом взглянула на него из-под упавших на глаза волос и взволнованно произнесла: — Я знаю все о тебе. Как и знаю, что ты все для меня сделаешь. И пока мы здесь, пока мы свободны от всех условностей мира, разве мы не можем просто остаться самими собой, двумя беглецами, которых влечет друг к другу.

И вдруг заплакала. Но это были слезы облегчения, словно она выпускала из себя последнюю боль. Когда же он обнял ее, она навзрыд расплакалась, приникнув к его груди, обняла, спряталась у его сердца.

Наверное, эти слезы копились в ее душе слишком долго, и теперь Джоанна не могла их остановить. Но какие же сладкие были эти слезы! Она и не знала, что можно так глубоко плакать от счастья. Мартин ее отвел куда-то в сторону, она покорно шла, а потом сидела у него на коленях, и он обнимал ее, баюкал, укачивал, как ребенка. И самое странное, что в какой-то миг она увидела, что и в его глазах блестят слезы. Джоанна положила ему голову на плечо, а он стал покрывать легкими поцелуями ее лицо. Она замерла в его руках, чувствуя себя невероятно уютно, согреваясь и успокаиваясь, как ребенок. Но ребенком она не была. Она была женщиной с горячей кровью, и ее держал в объятиях мужчина, который и научил ее быть женщиной.

Мартин почувствовал, как изменилось ее дыхание. Из прерывистого стало ровным, потом глубоким, тяжелым… И когда она повернула к нему лицо, он сразу нашел ее губы, послушно открывшиеся ему навстречу, горячие, влекущие, вкус которых он помнил и знал, о которых тосковал в ночи, глядя, как она засыпает в стороне от него, завернувшись в свое пыльное покрывало. Сейчас же, когда он гладил ее спину, запускал пальцы в эти потоки рассыпающихся волос, она отзывалась страстно, почти болезненно, жадно.