Палата № 26. Больничная история

Неловко как-то… Я, здоровый, живой лоб восьмидесяти лет, трогаю пушку, рядом с которой, может быть, оборвалась в пламенном аду прохоровской бойни чья-то жизнь, может быть, Жорина… Стыдно как-то. Хорошо одетый, в чистой рубашечке, упитанный, сытый… Прикасаюсь, дескать… отдаю последний долг. Стыдно. Неловко.

А посреди этого гигантского, выжженного до белизны жарой поля – высоченная беломраморная колокольня, а на самом ее верху – золотая фигура Божьей Матери с платом Богородицы на вытянутых руках… Сияет на солнце. Тишина. Только кузнечики звенят… Горизонт дрожит, плывет, струится…

Может быть, им, этим мальчишкам с разорванной плотью, с перебитыми костями, легче от этого, не знаю.

Пропал без вести… С этим и жили, с этим жил и я.

Но вот совсем недавно… военный историк Борис Рытиков – спасибо ему – прислал мне документы.

Не на Курской дуге погиб мой Жора… не у станции Прохоровка…

Вот они, ксерокопии полуистлевших фронтовых бумаг, врезались мне в память, словно я и сейчас держу их в руках.

Торопливый, рваный, трудно читаемый почерк. Фельдшера?.. Медсестры?.. Хирурга?..

…Скребет перо номер восемьдесят шесть по дну пузырька с остатком чернил, цепляется за плохую бумагу.

«…История болезни № 1213… ХППГ 497 Начштаба 973 арт. п. 160-й дивизии капитан Басилашвили (тут наш домашний адрес, фамилия папы, мамы, все точно) 07 сентября 1943 года получил сквозное осколочное проникающее ранение правой половины грудной клетки с повреждением 7, 8, 9 ребер…

7 девятого месяца 1943 года

– ранен в 10.00…

– первая помощь оказана товарищем через 30 минут…

– доставлен в медсанбат в 11.00…

– …в полевой госпиталь 497 поступил 07 IX 1943 в 19.00…

– блокада по Вишневскому…

– 2,5 литра крови перелито…

8 девятого месяца 1943, 02 часа

– состояние тяжелое… пульс нитевидный… дыхание частое… прерывистое…

– камфара… беспокоится… бледный.

08 девятого месяца 1943 года, 07.00 минут

– умер, проявление упадка сердечной деятельности и остановки дыхания.

Подпись: врач Г (неразборчиво).

Похоронен: лес, 0,75 километра ю.-в. деревни Петуховка Смоленской области. Приложен план захоронения».

Семьдесят пять лет лежит мой Жора, мой брат, в лесной могиле у деревни Петуховки. Вместе с сотнями своих товарищей.

А неточный ответ на запрос мамы и отца… ну что ж… миллионы бумаг… путаница… куда там…

Родился в тысяча девятьсот двадцать третьем году, убит в тысяча девятьсот сорок третьем. Двадцать лет. Прости, Жора. Что скажешь, глядя на меня сегодняшнего?

Темно в палате. Вечер. Надо свет зажечь. Щелкнул выключателем, благо рядом. Вспыхнул белым кафель, окно провалилось в черноту.

Да… Так вот, рванули мы с Витькой Альбацем по Покровке, раньше улица Чернышевского, по Маросейке, раньше улица Богдана Хмельницкого, по Ильинке, улица Куйбышева, на Красную площадь. Жорин флаг на палке! Над нами реет! На площади народу – тьма… Толпа – черного цвета… Не из-за траура, нет, нет! Просто надевали только черное или, по крайней мере, темное. Во время войны оно, темное, не такое маркое, грязь, пятна меньше заметны, мыла-то нет, да и перелицовочные швы не видны. И вот она, Красная площадь. Но не вижу я блеска медных оркестровых инструментов, не слышу победных маршей. Толпы, толпы народа стоят. Где-то, правда, патефон слышен, где-то там еще, у Василия Блаженного вроде, под гармошку танцуют… Смотрят на Кремль, на мавзолей… Да, да, небо! – небо синее-синее, ни одного облачка. Откосы у Кремлевской стены светятся нежно-зеленой молодой травкой… Вот солнце – да! Солнце радостно сияет, жарит вовсю, радуется за всех.

У Исторического музея народ подбрасывает в воздух какого-то военного с планками ранений на груди. Рядом двое военных – офицеры, видно, фронтовики, погоны-то зеленые, и звездочки зеленые, и на фуражке звезда тоже зеленая, сапоги какие-то зеленые, брезентовые, грудь у них блестит от орденов и медалей, – раздают ребятам мороженое с тележки мороженщицы, видимо, заплатили за все и подлетевшей ораве ребят раздают эскимо. Мне тоже перепадает – мороженое без шоколада, соленое (сахара-то нет), но, хоть и соленое, все равно!

Едет грузовик-полуторка. В кузове – киносъемочная камера, дядьки с кузова кричат нам и руками показывают: кидайте, дескать, в воздух ваши кепки, шапки! Я тоже кидаю свою тюбетейку, что ли, или кепку, вот не помню. Сейчас иногда по телевидению вижу этот кадр. Где там я? Где-то я там! А флаг Жорин с нами!

– Сталин сейчас выйдет! – говорят в толпе.

– Где, где?!

– А, вон, во-о-он окошко, видите, вон на углу, вон там…

– Да нет, на мавзолей выйдет!

– Сталин выйдет там, где Манеж, туда побежали!

Бежим. Нет Сталина.

Идем вокруг Кремля. Площадь Революции у музея Ленина.

– Сейчас Утесов выступал.

– Еще будет?

– Да нет, всё. Видишь, вон, вон музыканты в грузовик лезут.

В Охотном Ряду, между гостиницей «Москва» и Советом министров (нынешняя Дума), высоко-высоко, между двумя самыми высокими этажами, натянуты тросы, и на них флаги, огромные-огромные флаги: наш, СССР – красный, с серпом и молотом, и союзников, Америки – звездно-полосатый, Великобритании – красно-синие кресты, Франции – бело-сине-красный… Народу тоже толпы.