Палата № 7

- Согласен... Но если бы к нам обратился такой пациент, мы бы его не приняли. Если человек не может или не хочет жить - это его частное дело... Каждый имеет право распорядиться своей жизнью по своему усмотрению, а не как угодно начальству. Принудительное лечение - это варва-рство, дикость, и мы на это никогда не пойдем. В нашей жизни есть, конечно, темные места, но на свете без теней не обойдешься. Всякое насилие отвратительно. Особенно идейное, душевное.

- Да, а у нас насилие всячески возведено в принцип. Весь воздух у нас пропитался тюремной вонью.

- Неужели у вас совсем невозможен голос критики?

- Официально, открыто - абсолютно невозможен. Ни в прессе, ни по радио, ни на одном собрании нельзя произнести ни одного свободного слова. Но критика есть. Это - анекдоты, наш советский эпос. Удивительно остроумные, меткие, язвительные. Их тысячи. Они рождаются каждый день...

Разговор этот происходил в прошлом году, в Париже. О нем ничего не было известно даже вездесущим репортерам больших газет. Не знали и советские психиатры, как оценивает их труд маститый академик, хотя их часто смущала ироническая усмешка с оттенком презрительного снисхождения, которая не сходила с его лица, когда он с ними разговаривал.

* * *

Незадолго до отъезда академика Нежевского в Соединенные Штаты на всемирный конгресс психиатров, в течение одного дня произошли два случая.

Первый - с молодым поэтом Макаром Славковым. Его показывали утром академику.

Если хотите - обыкновенная история.

Макар Славков недавно отпраздновал свое двадцатилетие. Праздник получился на славу, хотя и не по намеченной программе. Макар Славков был фантазером и ещё строил такие устаревшие сооружения, как воздушные замки, и верил в их относительную прочность. Он работал на заводе и, надо сказать, неважно. Шестьдесят рублей в месяц - доход небольшой для двадцатилетнего юноши, обладающего ненасытным аппетитом к жизни, желающего поесть, выпить, одеться, пойти в кино и кафе с курносой Шурочкой, чертовски соблазнительной, но ни на что не согласной ("женись - тогда." Правда она за Славкова выходить и не собиралась - так только, для коллекции, авось из него что-нибудь выйдет). Однако Славков покупал Шурочке пирожные и лимонад, водил ее в кино и до того дошел, что протерлись штаны, запросили каши башмаки, а купить обновку было не на что. Жил он с сестрой в какой-то каморке у двоюродной тетки на птичьих правах.

Макар Славков любил жизнь до исступления. У него было очень своеобразное дарование, - и это привело в смущение заведующего отделом поэзии в московском толстом журнале, Антипёрова.

Отделаться от посетителя можно было очень просто, но он почувствовал, что парень этот опасен, что его стихи начнут заучивать мальчики-поэты, которые где-то собираются и стихи их расходятся по всей России. Антипёров сообщил о Славкове в КГБ, - на всякий случай.

Большой успех у молодежи вызвало стихотворение Макара Славкова "Бессонница". Успех даже немного вскружил ему голову. Но... как знакомиться с людьми, как встречаться, когда не во что одеться?

Шурочка не была столь чувствительна к поэтическим успехам Макара, она вообще плохо разбиралась в поэзии, - зато была обворожительна. Славков задыхался от желания обладать этим розовым чудом. А она все говорила о том, что Петька Жук отлично одевается, отец ему купил легковую машину, и он ездил в ней в институт, и вообще - Петька парень хоть куда.

Слушал Макар, глотая слюну, и вместе с ней - черные жабы обид.

Может быть плоха любая клетка.

Клетка всегда - западня.

Так я думаю на закате дня

И курносая кокетка

в платье в клетку

сказала очень метко

про машину, и про стиль стиляги,

Но Ромео я, не Яго.

Оранжевые круги и мельничные лопасти

вертятся вокруг ослепительно

и смотрят все - притом неодобрительно

на мои несчастья и напасти,

и должен пропасть я

из-за пары сношенных штанов,

не получив и полпорции счастья.

Что ж, я пропасть готов.

Все времена своих Исааков тащут

на жертвенный алтарь,

и мог отцом моим быть царь!

но разве жизнь была бы слаще,

краше?

Быть может, только лучше крыша,

- пожалуй, не бегали бы крысы,

и не хрипела бы тетка, как простуженная труба,

а мне ведь все равно - труба.

А жизнь совсем другой табак.

Но я скажу, однако,

что если клетка - так уж золотая,

иль золоченая хотя бы,

и чтобы закачались бабы

пусть Микеланджело ее бы смастерил,

и чтоб стерег ее архангел Гавриил,

как райские врата

н-да...

Походка у тебя не та...

Отец твой не был царь.

А ты тот самый именно Макар,

на которого все шишки уж свалились

в двадцать лет

и не на что купить конфет

курносой Дульцинее.

Короче день мой, ночь длиннее,

- так почему не стать ей бесконечной,

вечной?

Так привычно думалось стихами. Потом они так же привычно легли на бумагу, раскосые, хмельные, и над ними во главе стал недоумевающим властелином заголовок "Черный вопрос".