Палестинские рассказы (сборник)

В тот день все центральные газеты и журналы страны опубликовали на главной странице своих изданий интервью с человеком, который был солдатом во время войны за независимость. Он был одним из участников той забытой трагедии. На момент публикации, ему было уже под восемьдесят – возраст, когда многого уже можно не бояться. Но бывший солдат всё равно пожелал остаться неизвестным. В своём интервью он рассказал о массовых убийствах мирных граждан в ту войну, о расстрелах безоружных и беженцев… И много ещё о чём. Эта публикация вызвала шок у всей страны. Не то, чтобы никто до сих пор обо всём этом не знал. Знали все, но никто не говорил, все предпочитали молчать – и убийцы, и свидетели, и уцелевшие жертвы. За интервью последовали многочисленные статьи, передачи на телевидении и радио, бурные обсуждения в интернете. Одни горячо доказывали, что ничего такого не было и старались свернуть дискуссию, пытаясь представить бывшего солдата как человека ненадёжного, которому верить нельзя. Другие, наоборот, с не меньшим азартом искали новые подтверждения тому, что было сказано в интервью. Короче говоря, разразился, как принято говорить в таких случаях, огромный скандал. Именно в самый разгар этого скандала дядя Йосиф покончил собой. Поначалу мы никак не связывали эту трагедию нашей семьи с разразившимся скандалом и возможно так ничего бы и не узнали, если бы не моя родная тётя. Она была единственной из нашей семьи, кто общался с дядей все эти годы. От неё мы и узнали о жизни и смерти дяди Йосифа многое, о чём никогда даже не подозревали.

Дядя Йосиф был родным братом моего деда и «скелетом в шкафу» нашей семьи, точнее, одним из этих скелетов. С дедом они не разговаривали много лет. От родных я слышал когда-то, что братья страшно разругались ещё в молодости, ещё после войны за независимость, непосредственными участниками которой были оба. С тех пор они не общались, и единственной из нашей семьи, кто многие годы поддерживал связь с дядей Йосифом, была моя родная тётя – дочь деда.

Семьи у Йосифа не было, а окружающие считали его сумасшедшим и поэтому всерьёз никогда не принимали. Может быть, поэтому и называли его, несмотря на преклонные годы, не Йосиф, а Йоси – как ребёнка. Из-за тяжёлого психического заболевания у Йосифа было много странностей. Прежде всего, это проявлялось в резкой смене настроений. Иногда, накупив в ближайшем киоске сладостей, он щедро одаривал ими детей. А иногда, сидя на веранде какого-нибудь кафе, или просто идя по улице, он вдруг без всякой причины начинал страшно материться сразу на трёх языках – арабском, русском и иврите. Ругательства, которые он изрыгал, намертво въелись во все три языка и были знакомы каждому, кто знал хотя бы один из этих языков. Те, кто знали дядю Йосю, в такие моменты поглядывали на него с опаской. А те, кто не знали, смотрели на него кто с недоумением, а кто с негодованием, не понимая, к кому могут быть обращены гневные тирады старика. Но весь вид старика и его зацикленность на себе говорили о том, что он просто не в себе и незнакомцы снисходительно от него отворачивались.

Соседи и близко знавшие Йосифа исподтишка подсмеивались над ним. Смеяться над стариком в открытую было небезопасно. Несмотря на свои годы, он обладал громадной физической силой, и не дай бог кому-то было попасть под его кулак. Если же обидчик был вне досягаемости его кулаков, то Йосиф запросто мог швырнуть в того бутылку или камень.

Все вечера он проводил сидя за столиком на улице, при каком-нибудь киоске или в кафе, чередуя кофе и виски, и курил при этом без перерыва. Так он мог сидеть часами. Но иногда он вдруг начинал метаться по торговому центру, врывался в магазины и офисы, выговаривая служащим за нарушение мер безопасности и проверяя все замки и двери. Охранники были с ним почтительны и, подыгрывая старику, позволяли играть роль начальника службы безопасности. Тогда Йосиф принимал суровый вид, коротко отдавал приказы и хмурился, если где-то дверь была не заперта должным образом. Сделав суровое наставление охранникам, Йосиф с суровым видом покидал торговый центр.

Иногда он просто слонялся по улицам одного и того же квартала, где жил. При этом он мог быть ласковым и предупредительным со встреченными им людьми или же наоборот, агрессивным и грубым. После приступа агрессии он всегда плакал как ребёнок и потом жаловался на сильные головные боли. Полицию вызывали лишь в исключительных случаях, если он уж совсем не на шутку расходился. Обычно же его жалели и многое прощали не столько из-за болезни, сколько потому, что он был героем войны за независимость. Единственными, кто относился к нему совершенно безжалостно, были те самые дети, которых он любил угощать конфетами.