Читаем Палестинский роман полностью

— «Баржи на канале». Сара с первого взгляда влюбилась. Она в детстве жила возле шлюзов Шлюзы Иффли в Оксфордшире. Может, случайно бывали? Там прямо за мостом паб есть, «Зеленый человек» называется. Так или иначе, у нас был выбор: или мебель для новой квартиры, или ваша картина, и с гордостью признаюсь, мы приняли верное решение. Боже, да она готова была с пола есть, лишь бы стать обладательницей вашей работы! Ой, что это я, — смутился он, — лучше я помолчу, пусть Сара сама за себя скажет.

Он покраснел и обернулся к жене, сидевшей на подстилке, скрестив ноги. Теперь она встала и с широкой улыбкой протянула Блумбергу руку.

— Сара Корк. Для меня большая честь — познакомиться с вами.

Блумберг вытер ладони о рубашку. Молодую женщину красавицей нельзя было назвать, во всяком случае в общепринятом смысле этого слова: нос длинноват, губы слишком тонкие, — но у нее было открытое и по-своему привлекательное лицо. Каштановые волосы до плеч, а глазах сдержанная грусть, и это ему сразу понравилось. А может, мелькнула мысль, ему в ней все нравится просто потому, что она купила одну из его картин?

Повисло неловкое молчание — пресловутый лондонский автобус встал на красный свет, — а затем Блумберг, вспомнив манеры далекой страны, спросил:

— Могу я предложить вам что-нибудь? Чаю? Кофе?

Каждое утро Сауд собирал хворост и разводил крошечный костер в нескольких шагах от палатки. И варил кофе, держа над огнем закопченный до черноты ковшик с длинной медной ручкой. На обратном пути Блумберг заметил привычный огонек, так что Сауд, вероятно, не ушел далеко, но Блумберг и не собирался его звать. Любой путешественник представлял собой потенциальную угрозу. Кроме того, Сауд — помощник, а не слуга.

— От чая не откажусь, — сказала Сара с энтузиазмом. Словно мяч отбила на теннисном турнире.

Блумберг вышел из палатки.

И стал греть над огнем воду. Когда вода закипела, наполнил две потрескавшиеся фарфоровые цветастые чашки (Сауд выклянчил их у голландских туристов — ручки были отколоты) и бросил туда листьев «нана».

Принес дымящийся мятный чай своим гостям.

— А вы не составите нам компанию? — спросила Сара.

— Я не хочу пить, — ответил он. Не хотел признаваться, что чашек всего две, хотя, казалось бы, чего тут стыдиться?

Блумберг достал пачку сигарет из кармана блузы и предложил было Майклу, но Сара первая потянулась, и Блумберг вручил пачку ей.

— Надолго вы еще здесь задержитесь?

— Сам не знаю. Не раньше, чем закончу работу, я думаю.

Опять последовала неловкая пауза — затянись она чуть дольше, все трое могли бы уже вообще ни о чем не говорить и благопристойно помалкивать, но внезапно тишину прорезал далекий автомобильный выхлоп, резкий, похожий на выстрел. Этот звук эхом раскатился по пустыне и подстегнул беседу.

— А вы сюда надолго? — поинтересовался Блумберг. — Вы, кажется, упомянули про «странные обстоятельства».

Майкл Корк посмотрел на жену.

— Мы приехали в Иерусалим шесть с половиной недель назад, потому что в моего двоюродного брата стреляли, — сказала Сара. — Он полицейский. Бобби Кирш. Мои дядя и тетя должны были приехать, но им, боюсь, это уже не под силу.

Блумберг даже бровью не повел, хотя от этих слов его будто током ударило. Уставился в пол и принялся зачем-то разглаживать складочки на зеленой подстилке.

— Насмерть?

— Нет, слава Богу. Ранили в руку. Но пуля не самое страшное. Он был на мотоцикле и попал в аварию.

Блумберг посмотрел на Сару. Она не отвела глаз. Ему показалось, он заметил в ее взгляде нечто помимо восхищения его талантом, о чем она еще раньше дала понять, но не был до конца уверен.

— Его покалечило, — договорила она.

— Бобби сам нас услал подальше, — включился ее муж, видимо опасаясь, что Блумберг подумает, будто они бросили больного на произвол судьбы. — То есть, хочу сказать, на самом деле Сара каждый день ходила в больницу. Она заботливая. Но он нас услал, говорит, Сара заслужила отпуск и ему опостылели наши печальные лица. К тому же он идет на поправку, хотя еще пару недель придется посидеть в инвалидном кресле.

Образ Кирша для Блумберга никак не вязался с инвалидным креслом. В голове не укладывалось. Не такой участи желал он для любовника своей жены — даже и представить не мог ничего подобного, когда покидал Иерусалим.

— У вашего брата, наверно, много посетителей?

Блумберг знал, что вопрос его звучит странно, и не удивился, увидев, что Корки недоуменно переглянулись.

— Ну, — начала Сара медленно, — сэр Джеральд Росс его навещает, он очень внимательный. Приезжает в больницу по три-четыре раза в неделю, а сестры говорят, что в начале, когда Бобби только привезли, бывал и вовсе каждый день.

— А, сэр Джеральд. На него можно положиться.

— Вот как, так вы с ним знакомы?

— Знаком? Я здесь именно из-за него. И все вещи, которые вы видите вокруг, в том числе и эта славная палатка, — всем этим я обязан сэру Джеральду. Он, извините за выражение, мой меценат.

— Так вы должны знать Сариного двоюродного брата! — с жаром продолжал Майкл, словно не заметив иронии Блумберга. — Бобби худой, как щепка, и волосы светлые, но в остальном очень похож на мою жену.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза
Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Публицистика / История / Проза / Историческая проза / Биографии и Мемуары
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее