Палимпсест. Умаление фенечки

– Да, конца этому пока не видно.

– И… трудно, когда не любишь… себя! – Светлана дважды запнулась.

Дом много раз в походах слышал откровения людей, он знал, что в таких ситуациях не надо ничего говорить. Чтобы не помешать человеку. Может, это единственный раз в жизни, когда спутник может выговориться, сам для себя сформулировать ощущение жизни и пути. В каком-то смысле конечная точка маршрута была не так важна – вот Света подошла к сокровенному уже в начале.

– Тебе надо отдохнуть! – сказал он с нажимом.

– Вот всегда я всё делаю не так или не вовремя, – женщина сморгнула подкатившие слёзы.

– Хотите вернуться? – проводник специально обратил разговор к суровым реалиям: по опыту, психотерапия всегда мешала в пути.

Светлана отошла и стала разворачивать спальник.

– Роман хороший, и вы… хорошая! – сказал для ободрения Дом ей вдогонку.

– Ага. Спасибо! – ответила Светлана, не оборачиваясь.

Она достала из мешка скреплённую пачку листов и передала Дому.

– Вот повесть. Может, понемногу будете читать?

– Да, прямо сейчас начну.

Светлана посмотрела ему в глаза, пытаясь понять, иронизирует Дом или нет. Тот говорил серьёзно.

Вдали послышались приглушённые хлопки, по домам и деревьям забегали огненные отблески. Это были не взрывы, замаскированная на окраине батарея неизвестного оружия открыла огонь по темноте. Девушка завернулась в спальник с головой и уже через пару минут стала посапывать.

Дом переместился ближе к окну, откуда пробивался свет, лёг поверх спальника и стал неторопливо читать.

Повесть без названия (это было написано от руки, далее следовал печатный текст)

«Посеяться в этом году не дадут!»

Светлана, почти родившаяся нд, но убитая вместе с беременной матерью на большом сроке, прожила малышковый период в подвале, укрываясь от других людей, и другой жизни она не знала. Я пишу об нд всегда в реальном измерении – для меня они реализовавшиеся сущности, про которые было помыслено, и в этом смысле они существуют. По крайней мере, для меня.

Её первым словом было: «Холодно». Потом, через полгода, первым вопросом: «А что такое молоко?» Мамы не было, Света жила с бабушкой. В подвале были и другие семьи, и дети разного возраста. Лица тех, кто занимался с ней, менялись часто, поэтому запомнить их было трудно, тем более по именам.

Пытались гулять один раз в день, далеко не ходили, чаще стояли рядом с разрушенным большим домом, где располагался подвал, стараясь надышаться. Нд не знали о себе, что они нерождённые, и жизнь их проистекала почти как у всех. Только они подолгу могли не есть и не дышать, дыхание происходило рефлекторно и проистекало от стремления больше приобщиться и познать обычное бытие. А главное, но пока непроявленное отличие от живых было у нд в том, что они совсем никому не завидовали. Не могли, не умели, им этого не требовалось. Чувствовали они своё различие с другими? Да, но не более того, как каждый знает о своём отличии от других.

Бабушка говорила с девочкой мало: непрерывные невзгоды иссушили её сердце так, что сил оставалось только на скудный быт. Жили непонятно из чего. От предыдущего поколения остались застиранные и не раз залатанные яркие и большие, не по размеру Свете вещи, соседи делились бесформенной безвкусной едой. Вода натекала из пробитых труб, проходивших через подвал, она долго отстаивалась, чтобы ржавчина осела на дно. Но всё равно цвет воды оставался непрозрачным – девочка навсегда стала думать, что именно такой и должна быть влага жизни.

Чтобы вода из пробитых труб не подтекала к жилым закуткам, источник обложили камнями и обломками кирпичей. Тогда небольшой поток отходил в сторону, накапливался там и испарялся в пространство. От этого в подвале всегда был небольшой туман и духота.

Сколько было с ними людей и нд, Света не знала и не понимала. Соседи приходили и уходили когда ненадолго, когда насовсем. Чтобы в семье были сразу и мама, и папа, – такого не встречалось. У девочки была только бабушка, и каково это – жить с родителями, она не чувствовала. Окружающие были для всех детей понемногу мамами и папами, если кто погладит или даст конфету, запоминалось надолго – и так можно было жить несколько дней.

Поглаживания бабушкиных рук не откладывались в детской памяти: были они шершавые и нерадостные. Такие же как холодный дождь, гром с молниями или уже ставшие привычными пролёты на низкой высоте военных самолётов. Пролётов мы всегда боялись, даже когда лётчики напрямую нас не бомбили. Мы для лётчиков были просто частью упражнения, как настольная игра. Даже я, маленькая, была старше их всех. По пережитому.

А тот главный враг сидел в таком же подвале, как мы, – только он думал о себе больше других, больше всех. Почему так? А если ему оказаться в числе нас, в нд, – такое у нас невозможно, мы все самодостаточные, чаще в плохом смысле, как несостоявшиеся. А кто состоялся? Особенно без вреда для других.