Палитра пуантилистов

– Это Симферопольский?

– Не знаю.

– Где пригородное справочное? Он уже на посадке стоит?

В справочной ни одной души. Посмотрела.

– Первый путь, скорее, опаздываете.

Бегу на третий путь. Попал. Пропал. Нужно первый. Под вагонами не пролезть. Бегу через верх. Переход. Наконец.

– Девушка, х, х, я туда попал?

– Двадцатое место. Проходите.

– Слава, Тебе…Господи.

С меня валит пар – дым, и ещё кое-что, но я в вагоне.

– А мимо бегут такие же опаздывающие…

*

Идёт красивая девочка. Очень красивая. С комнатным лохматым цуцыком. Он тянет поводок. И пятится задом к колонне. Девочка поняла, он хочет. Взяла его на руки. Бросила в сквер, через низкий забор. Но собачка бегала и радовалась жизни. Потом присела…

Прыгнула обратно к девочке и, бежит себе, рядышком.

Люди стоят и хохочут. Около столба появилось и лежало то серенькое, что выпало из него на лету.

… Девочка увидела, поняла, покраснела и, быстро – быстро, мелкими шажками, побежала вдоль перрона, в свой вагон.

Заиграли бравурный марш.

Поезд медленно тронулся.

*

Подъезжаем к большой станции. Читаю:

– Била Церква.

– Дядя, вы украин?

Спрашивает шестилетняя Оля.

– Нет, я русский, но говорить и читать могу.

– А я украинка.

– Так ты же по русски говоришь?

– Нет, не так. У меня есть кофточка, блузка и юбочка украинская, я её одеваю, вот я и украинка.

*

От Винницы до Киева, совершенно прямая дорога. Ехали четыре часа. Солнце светило прямо в купе. Половина диванчика – в тени, половина – солнышко. И так четыре часа – ровная дорога, как у нас между двумя столицами.

*

Он не был министром, но одет строго. Руки прятал под мышки своей отутюженной тройки, энергично ходил по проходу. Садился. Вздыхал. Делал глубокие вздохи, расслаблялся, выполнял пассы, снимая головную боль. Видно, что он знает все системы релаксации и йогу тоже.

Подтянутый. Чёткий.

– Ах, голова. Ах. Гоооловаа. Побери его леший, этого металлурга.

Потом он рассказывал о делах министерства, зарплате, планах, соревнованиях, об аренде – всё толково и чётко.

– Неет, я не министр. Работаю в министерстве. Ох, голова. Ой, болит. Вот уже неделю. Сейчас Киев. Потом Москва, инспекционные поездки.

– И он снова ходил по вагону, проходу между купе. Дышал в открытое окно в тамбуре.

– Ох, этот металлург, подери его мама родная.

Снова делал пассы, снимая головную боль и расслабляясь прямо в купе.

– Вы знаете, приехали. Нас просили зайти в зал. Металлургический огромный завод. Подводили итоги соцсоревнования… И. И сразу в зал. За стол. Сидят все. Сижу и я. Налил. Чёкнулись. Выпили. Я пол стопочки. Слышу, кто – то стоит за спиной. Оглянулся. Парень – великан, косая сажень.

– Ты чого, цэ не пьешь?! Хворый, чи шо?!

– А як хворый, то якого чорта ихав сюды. Прыпэрся, зараза. Сыдыть. Лупае глазамы, як сучка в паслёни…

– Ой, ох моя голова. И так три дня.

– Ой, и принесла же его нелёгкая.

– Товарищи. Приехали!

– Киев. Кассы. Билет на Севастополь.

Домой. Скорее домой.

Ёлка

Отшумели, отплясались новогодние вечера и карнавалы. Прошли зимние каникулы. Дворец пионеров пуст. Всё пусто. Содраны все декорации.

В глухом дворе валяется ёлка.

Лежит. Ветер шелестит хвоей.

Стонут от вьюги веточки.

Так хорошо было в лесу… хорошо. Потом её срубили. Остался лес, остались подружки – ёлочки, зайчата, белочки. Малыши – ёлки разрастутся, им теперь много места, света и воздуха.

Когда её рубили, она радовалась. Смеялась. Счастье. Она самая красивая, её, самую стройную выбрали. Потом её привезли во Дворец. Одели. Нарядили, и сам Дед Мороз, зажёг огни – фонарики, на глазах у всей восторженной, счастливой ребятни. И все радовались. Плясали. Пели…

Потом все ушли.

Все.

Одна.

Одна…

Совсем одна…

Пробегают мимо маленькие человечки. Некоторые останавливаются. Как – то странно, не помальчишески умолкают. Трогают осторожно веточки. И, прижав покрепче портфели – убегают.

… Она видела, как сверкали глаза ребятишек. Как они светились тогда…

Дети ещё долго будут помнить её.

*

Подошла девочка.

Сияют радостью её глаза.

Она гладила, колючие веточки ёлки, своей пушистой красной варежкой.

Они ещё долго будут жить этим…

Может быть всю жизнь.

Неужели это и есть счастье?

Искусствоеды

Почти молодые, видимо муж и жена. Одеты ультра. Одеты вызывающе дорого и безвкусно. Музей, имени Пушкина. Москва. В зале голландского искусства, выставка. Живопись. Восемнадцатый век. Зрителей много.

Эти, почти ряженые, стоят. Щурятся. Отходят. Делают кулачками бинокли, сжимая трубочкой ладони. Смотрят как в театре сквозь свои почти театральные бинокли.

Смотрят многозначительно…

М мм – дааа…

Между собой творческое обсуждение…Он ей.

– Айвазовский?!

– Нет.

– Шишкин?

– Нет.

Подходит ближе. Наклоняется. Нюхает. Читает этикетку…

– Какие – то непонятные, не русские фамилии.

– Смотри. Потрескался…

– Пойдём лучше в ГУМ…

Там вкусные пирожки с капустой.

Кукушкины слёзки

Мой урок начинается ровно в восемь, а первачки в восемь пятьдесят. Их приводят мамы, папы. Оставляют в огромном зале, а сами быстро-быстро – мультипликационно, убегают на работу.