Палитра сатаны

А сам подумал: что скажет его сынок? Как отнесется Люсьен к такой новости? Но здесь об этом спрашивать немыслимо. Да и дома тоже. Одна неловкая фраза способна заронить искру в пороховой склад. Надобно подождать развития событий. Любовники, по всей вероятности, сошлись на том, что необходимо дать себе время на размышление, прежде чем еще глубже погрузиться в омут безумств.

Мирей увлекла мужчин в садик. Они выпили по чашке чая, поданного старой Эрнестиной в беседке, кое-где обвитой зеленью. Перед ними простирался равнинный пейзаж, умиротворяющий своей вековечной неизменностью. Мартену с высоты его терраски открывается такой же вид. От этого создавалось впечатление, будто он одновременно и дома, и в гостях. Его взгляд терялся в бесконечности возделанных полей, зеленых или белесых, с муаровыми побежалостями от порывов налетавшего ветерка, смахивающими на рябь, что пробегает по морской глади, указывая на сильное течение.

— Самые лучшие деньки наступают! — возвестил он бодро. — Пшеница, овес — все дружно поспело. А пройдет несколько дней, уберут урожай, и земля станет голой, шершавой, как половичок. — Никто не отозвался, и Мартен добавил: — Только бы дождь не помешал.

— А я вчера вечером слышала жаворонка, он пел очень громко! — сообщила Мирей. — Это знак, что через сутки-двое польет.

Мартен тотчас узнал старинную крестьянскую примету, одну из тех, на которые любила ссылаться Гортензия, гордая своими корнями и тем, что всю жизнь провела среди родных полей. Люсьен, когда был маленьким, часто повторял за ней эти присказки, поддразнивая тетку. Ясно, от кого Мирей услышала эту фразу. Что бы она теперь ни делала, что бы ни говорила, Мартен угадывал, что тут не обошлось без его сынка. Он шумно вздохнул, задержал дыхание и вытаращил глаза пошире, чтобы ничего не видеть, кроме бескрайнего голубого неба с пятнышками белых облаков и бледно-золотой линии горизонта, подернутой сиреневой дымкой, на фоне которой тут и там елозили трактора. Тишину нарушал только злобный треск какого-то мотоцикла, штурмовавшего взгорок. Местная шпана облюбовала объездную дорогу по краю холма для своих моторизованных выкрутасов.

— Какой шум, — вздохнул Мартен. — Надо бы им запретить тут носиться…

— Ничего никогда не следует запрещать, — с подозрительной вкрадчивостью произнесла Мирей. — Ребятишки должны давать выход своей энергии. Не сегодня-завтра им самим все это надоест, или они примутся играть где-нибудь в другом месте, так что о них и думать забудут.

Последнее соображение показалось Мартену исполненным таинственного смысла. Похоже, оно касалось отнюдь не только сельских сорванцов. Это объясняло и отчасти оправдывало поведение Мирей. Альбер закурил, следя взглядом, как дым от сигареты, едва вырвавшись изо рта, растворяется в воздухе. «В конце концов, все, наверно, складывается к лучшему. Что так уж переживать? Незачем быть большим роялистом, чем сам король!»

Урчание мотоцикла замерло вдали, и с небес на поля снова изливалось умиротворение. Часы на башенке мэрии с механическим лязгом отбили шесть вечера, оповестив о наступившем часе все население Менар-лё-О. Мирей взяла бутылку и снова наполнила стаканы. В бутылке плескался белый вермут. Мартен не слишком любил такие сильно ароматизованные вина, но от второго стаканчика отказываться не стал. Хотелось поскорей развеяться, забыть о неприятном. Разумеется, он был доволен, что в их дружеской беседе никто не произнес ни одного лишнего слова. Но то, что они обошли молчанием, значило больше, давило на сердце сильнее, нежели все, что тут прозвучало. Опрокинув стаканчик, он поднялся, поблагодарил за прием и откланялся. Уходя, Мартен спрашивал себя, что он оставляет за собой: семейное примирение или адскую бездну, разверзнувшуюся из-за постыдной готовности принять непоправимое?