Палм-Бич

Лайза посмотрела на свои часы фирмы "Юбло", те самые, в которых ей следовало бы плавать в теплых водах Гольфстрима. Одиннадцать часов. Это означало перерыв на чай и встречу с Мейвис. На какую-то секунду душа Лайзы вынырнула со дна на поверхность. Чай был на самом деле совсем не чаем. Это была коричневая, с привкусом пластмассы жидкость, которая подавалась в чашке, сделанной будто специально так, чтобы жгло пальцы. Но все же она была обычно теплой и содержала некоторое ограниченное количество кофеина. Мейвис, напротив, была неподдельной, настоящей кокни; ее отличала столь мрачная философия, что по сравнению с ней ежедневные депрессии, навеянные погодой, превращались в эмоциональные взлеты исступленного помешанного. Если исходить из принципа, что всегда есть кто-то, кому живется хуже, чем тебе, и что осознание этого есть первый шаг к удовлетворенности, то Мейвис оказывала на служащих компании "Блэсс" и в самом деле тонизирующее воздействие - бесконечно более полезное, чем безвкусная жидкость, которую она подавала.

Лайза улыбнулась, услышав стук в дверь. Выделяя из всех своих пор концентрированное уныние, Мейвис, еле волоча ноги, вползла в комнату.

- Доброе утро, Мейвис, - бодро приветствовала ее Лайза, заранее точно зная, какой получит ответ.

- И нет ничего в нем доброго, - услышала она то, что и ожидала. - Трое погибли при крушении поезда, а у моего Лена зуб разболелся.

Мейвис имела обыкновение собирать трагедии разного рода и объединять их в общую картину обреченности. Она все воспринимала близко к сердцу, будь то небольшое землетрясение в Чили или привычка ее кокер-спаниеля писать на диван.

- О Боже, - промолвила Лайза сочувственно. - Надеюсь, с зубом ничего серьезного.

- Как бы у него не было заражения крови. Это обычное дело. А доктор, конечно, запил. Совсем уж ничего хорошего.

Лайза отхлебнула отвратительного варева. Обычный рассказ Мейвис о несчастьях приободрил ее.

- Ты знаешь, Мейвис, через месяц исполнится пять лет, как я не была дома.

Мейвис склонила голову набок и подозрительно посмотрела на нее.

- А кажется, уже и все десять, - сказала она наконец; лицо ее было чернее тучи. - Ужасные это были пять лет. Если и следующие пять будут такими же, то всем нам придет конец. Вот что я скажу.

Она вяло облокотилась на тележку с чаем, прикидывая, стоит ли заняться подробным описанием прошлых пяти трагических лет. С чего начать? Так много ужасных вещей. Но что-то заставило ее отказаться от этого.

- Ну, ладно. Надо продолжать бороться - вот что я скажу. Дать хороший бой, хотя - о Боже! - иногда я и не знаю, к чему нам все это.

Лайза засмеялась, но когда Мейвис ушла, слова ее не ушли вместе с ней. Пять ужасных лет. Пять ужасных лет с того дня, когда она распрощалась с Мэгги, маленьким Скоттом и Палм-Бич. Она угрюмо посмотрела на стол. Взгляд остановился на раскрытой книге с записями о назначенных встречах. Черт! Чуть не забыла. У нее же назначен обед. Чарльз Вилльерс. Ресторан "Ле Каприс", в час дня. Лайза почувствовала, как настроение поднимается. Обычно мысль об обеде с шефом вызывала противоположную реакцию. Но сегодня это будет приятным отвлечением. В самом деле, ей ведь кое-что от него нужно. И очень нужно.

***

Модный ресторан "Ле Каприс" на Сент-Джеймс-стрит жужжал, словно работящий шмель, но Лайза не обращала внимания на суматоху и суету вокруг. Она изо всех сил, словно от этого зависела ее жизнь, пыталась продать кое-что, но уже чувствовала, что находится на грани поражения.

- Чарльз, вы читали это? Я имею в виду не по диагонали, а по-настоящему. Я говорю вам, эта книга всегда будет занимать первые строчки. Я обещаю вам это. Я это знаю.

Чарльз Вилльерс откинул голову и радостно заржал - его смех обожали копировать секретарши. Это был гогот, в котором в значительной мере участвовал нос, а заканчивался он всегда чем-то вроде храпа.

- Да, я действительно ее читал. Я умею читать, знаете ли.

Лайза уже три года работала в Лондоне и понимала всю значимость не вполне современного произношения, свойственного выпускникам Итона, которое в этой стране было символом принадлежности к высшим, привилегированным классам. Знала, но не переставала восхищаться им. Вне всяких сомнений, это был шедевр фонетического искусства - что-то среднее между высоким носовым подвыванием и прононсом, которого можно ждать от человека с тризмом челюсти.