Пальмы, солнце, алый снег

Зато атмосфера – совсем другая, радостная. Несмотря на жесткий режим (посещения только два раза в неделю, с пяти до семи), в отделение то и дело прорываются одновременно смущенные и радостные папаши. Столик в коридоре – в палаты цветы не пускают – уставлен роскошными букетами. А главное, по шесть раз в день распахивается дверь в отделение новорожденных, и оттуда на специальной длинной тележке привозят обиженно пищащие свертки и, сверяясь с номерками на крошечных ручках, раздают на кормление растроганным мамашам.

И традиционной больничной скуки в послеродовом тоже нет. Слишком много дел, чтобы скучать. Одна кормежка маленьких капризуль занимает три часа в сутки, а еще нужно молоко сцеживать, и на физиотерапию ходить, и принимать поздравления – телефон забит эсэмэсками и неотвеченными звонками. Ну а вечерами, когда больничное начальство разбегается, медсестрички из отделения новорожденных делают маленький бизнес. С великими предосторожностями отпирают дверь с кодовым замком, запускают таких, как я, первородящих мамаш, внутрь и за умеренную плату учат менять памперсы, купать и чистить возмущенно хлюпающие носы.

И в этой веселой, слегка утомительной суете я, конечно, напрочь забыла о том, что еще совсем недавно строила из себя одновременно Шерлока Холмса и Родиона Раскольникова с его метаниями. Разве мне до того, если мой Пузожитель – такой красненький, крохотный и скандальный, что у меня никак не выходит без посторонней помощи вымыть ему попку?! И кормить еще получается плохо, и пеленок с распашонками я так и не успела купить, и детской косметики у меня нет, и муж никак не может найти в магазинах предмет малышовой одежды с интригующим названием «Антицарапки»…

Со всеми этими хлопотами, да и после родов организм еще не оправился, я настолько уставала, что даже впервые – за весь свой недолгий больничный опыт – начала в тихий час спать. И когда в четыре часа дня на пороге моей палаты вдруг возникла женщина, до боли похожая на погибшую Ярославу, я подумала, что просто сон вижу. Сон неприятный – всегда тревожно, когда тебе покойники являются.

– Уйди, мне страшно… – пробормотала я.

Может, если повернуться на другой бок, это видение сменится на что-то более приятное?..

Я начала поворачиваться к непрошеной гостье спиной и вдруг услышала очень земной, очень человеческий голос Ярославы:

– Подъем, Аленка! Кончай спать!

«Послеродовый психоз. Глюки».

Я подскочила на кровати, инстинктивно натянула одеяло до подбородка, захлопала глазами, все еще надеясь, что страшный сон кончится… Только Ярослава и не думала исчезать.

Подошла, присела на краешек постели, проворчала:

– Я тебе цветы принесла, но в палату с ними не пускают. Они в коридоре стоят. Красные розы с лилиями, потом посмотришь… Да закрой ты варежку! Не привидение я. И не глюк.

– Он же убил тебя… Я сама видела…

– Плохо, значит, смотрела, – хохочет она. – Нет, живая я. Дрогнула у гада рука. Сердце оказалось не задето, так что успели откачать. Правда, больше месяца в больнице провалялась. Только вчера выписали.

– Господи, Ярька… – пролепетала я.

И бросилась обнимать подругу.

– Да осторожней ты, у тебя небось швов полно, разойдутся! – заворчала Ярослава.

Но ворчала по-доброму, и видно было, что ей очень приятна моя искренняя радость.

А когда я наконец разжала объятия – меня осенило:

– Но раз ты жива – значит, ты его видела? И они все знают?

– Формулируешь неудачно, – весело хмыкнула Ярослава. – Впрочем, после родов, наверное, так положено. Кого – его? И кто – они?

– Его, кто пытался тебя убить. Бориса Борисовича. А они – милиция. Люди. Все. Они, получается, знают, что преступник – совсем не Гвоздицин?!

– Ясное дело! – хохотнула Ярослава. – Психолог наш давно оправдан и гуляет на свободе. Только тренинги больше не проводит. Желающих нет.

– А где… Борис Борисович?

– Ищут, – пожала плечами она. – Исчез. В тот самый день, когда меня убить пытался. Прикинь, он мало того что убийца! Оказывается, у нас в «Тропиках» в номерах видеокамеры стояли! У него особая комната была, с мониторами для просмотра! Сечешь, какая тварь?!

– Секу, – растерянно пробормотала я.

– Эти камеры ему огромные возможности давали. Да и вообще он, видно, решил, что всемогущий, – продолжала возмущаться Ярослава. – Не просто убивал, а с выдумкой: как бы при этом половчее Гвоздицина подставить. Ведь Антон, Александра, Андрей Степанович погибали именно в те дни, когда пол-отеля видело, как они с психологом тет-а-тет в ресторане беседуют… Борис Борисович – на правах хозяина! – околачивался рядом с барменом. Незаметно добавлял в их напитки тофранил. И его же в огромном количестве подбросил в номер к Гвоздицину… Ему ведь в чей-то номер войти вообще без проблем, у него универсальный ключ есть. Так что вены Антону перерезал он. И промедол Сашке тоже он вколол. А у Андрея Степановича просто сердце не выдержало – слишком большая доза этого тофранила была…

– Вот тварь… – пробормотала я.

Да как я могла сомневаться – выдавать его или не выдавать?