Пальмы, солнце, алый снег

«Да что мне эта Алена? – удивлялась себе Ярослава. – Избалованная, богатенькая, надменная москвичка. Лет никак не больше двадцати пяти, а уже немалым брюликом на безымянном пальце потрясает. И отдыхает в роскошном отеле. И джинсы у нее от «Донны Каран», линия для беременных, представляю, сколько такая одежка стоит…»

Ярослава понимала: ей никак не удержаться от того, чтобы не проводить параллели. Не сравнивать себя в том же возрасте и Алену. Как смешно говорят старики, «а вот я в ее годы…».

У Алены – и к гадалке не ходи! – жизнь ровненькая, будто выписанная по гламурному, образцово-показательному трафарету. Небось закончила с медалькой столичную спецшколу. Родаки тут же проплатили приличный вуз, пока училась – отправляли на заграничные стажировки и выдавали на мороженое баксов эдак по пятьсот в месяц. А потом пропихнули «молодую специалистку» куда-нибудь в тепленькое местечко и выдали замуж за такого же, как она, чистенького и успешного мальчика. И теперь у них родится такой же образцово-показательный, пухлощекий младенец, которому с юных лет обеспечат и лучшие памперсы, и дорогих, с высшим педагогическим образованием, нянь…

А она, Ярослава…

В те годы, в золотое время, что до двадцати пяти, она вместе со всей страной переживала бардак первых лет перестройки. Днем – лихорадка в разы вздорожавших магазинов, вечерами – пустые, без единого прохожего, улицы, всецело отданные во власть омерзительных парней в шапках-пидорках и широченных штанах…

И она одна в большом городе, семнадцатилетняя писюшка в огромном и бурном московском море…

…Тех денег, что Ярослава привезла из родного поселка, хватило ровно на две недели столичной жизни. Минимальная еда, пара туфель (своя обувка развалилась к десятому дню постоянной беготни по мегаполису), квартплата, ну и в кино она один раз была и один раз в Третьяковке. Не удержалась – столько лет над ее кроватью висел дрянной тканый коврик с пейзажем Шишкина, и очень уж хотелось посмотреть на творения художника в натуральную, так сказать, величину.

Работы в столице для Ярославы не оказалось никакой. Идея пойти, как девочки из фильма «Москва слезам не верит», на производство пшикнула очень быстро. Заводы и фабрики в столице, правда, еще оставались, но злая тетка из первого же отдела кадров популярно объяснила: чтобы получить комнатуху в общаге, нужна хоть какая квалификация. Швея-мотористка четвертого разряда, или контролер ОТК, или фрезеровщица… А семнадцатилетнюю школьную выпускницу могут взять только учеником . И это значит: никакой общаги и крошечная стипендия, на хлеб с молоком не хватит. И, пока доработаешься до общежитской койки да хотя бы минимальных прожиточных денег, – живи где знаешь. И питайся как сможешь.

Была у Ярославы и еще одна надежда – может быть, ее в секретарши возьмут? А что – печатать она умеет, и внешность, как теперь говорят, презентабельная, и кофе заваривала вкусней всех в поселке…

Только и эта идея лопнула с еще большим треском, чем карьера на столичной фабрике. Ярослава посетила несколько контор и даже коммерческих банков – появились в столице уже и такие диковины! – и везде не проходила дальше самого первого, мимолетного собеседования. В одном месте обязательно требовали прописку, в другом – велели напечатать документ не на машинке, а за диковиной штукой под названием «компьютер», в третьем – кадровик вдруг заговорил с ней по-английски (и Ярослава даже поняла одно слово, qualification). А в четвертом месте и вовсе слушать не стали. Чуть не с порога поддразнили: «Ты говорить-то сначала по-русски научись, а то завела: «На-аша ку-урочка в о-о-окно, ко-о-ко-о-ко-о!» Ярослава сперва даже не въехала, к чему придирка, только потом поняла, что это над ее сибирским окающим акцентом смеются…

Только и оставалось – искать себе богатого покровителя, как Ленка из их поселка, которая с пятидесятилетним азером живет. Или стать торгашкой.

Ярослава выбрала путь торгашки – самый тернистый, но хотя бы минимально благородный.

Начальный капитал формировала ночами, на стихийном рынке подле одной из станций метро. Работа немудреная, но дико нервная. Днем, пока открыты магазины (с ума сойти, но о ночных торговых точках в те времена никто даже не слышал!), закупаешь минимальный продуктовый набор: хлеб, пиво, спички, воблу, сливочное масло. А ночью выкладываешь весь ассортимент на перевернутый ящик и продаешь тем гражданам, кто днем в магазин не успел. Или кому срочно нужно выпить. Цену, ясное дело, накручиваешь вдвое, то есть, если со стороны посмотреть, вроде бы богатеешь со страшной силой. Только у бизнеса, увы, своя специфика. То менты налетят, то пресловутые любера, а то и просто подойдет мужик, молча хвать с ящика пару пивных бутылок и неспешно уходит прочь. И как ни кричи: «А платить, гад?» – он даже не оборачивается.