Пальмы, солнце, алый снег

А теперь и ее тон, и взгляд – как раньше. Безапелляционные, жесткие. Что ж у нее настроение-то так меняется? Но мне сейчас, признаться, не до нюансов ее характера. Сама еле на ногах стою. И я, с не меньшей жесткостью в голосе, отвечаю:

– Ну, тогда извини. Чай в номере не подходит мне.

Я нелюбезно оттерла Ярославу от двери. Достала ключ-карточку, вставила ее в прорезь замка. Дверь, отворяясь, щелкнула. Ярослава с потерянным видом стояла подле. Я слегка сбавила тон:

– Слушай, но я устала как сволочь… Встретимся завтра, ладно?

И тут она быстрым, будто в нее пантера вселилась, броском кинулась на меня. Цепкими пальцами схватила за плечо, втолкнула внутрь номера, захлопнула дверь, все это – за одно мгновение. И вот мы уже стоим друг против дружки в темном коридоре, предваряющем мой номер, и я слышу свой собственный, предательски дрожащий от страха голос:

– Ярослава! Ты… что? Что я тебе сделала?

Она слегка теряется:

– Ты мне? Сделала?

И я брякаю:

– Ты хочешь меня убить? За что?

– Убить? – еще более растерянно повторяет она.

Впрочем, ее лицо тут же расплывается в усмешке:

– Убить я могу, это правда. Так что еще раз подумай, Аленушка. Ты действительно не хочешь угостить меня чаем?

– Да ну что ты! Конечно! Проходи! Я хочу! – совсем уж приниженно лепечу я.

И Ярослава вдруг разражается громким хохотом:

– Эй, подруга! Ты что – серьезно? Ты меня боишься?!

– Боюсь, – честно отвечаю я.

– И… не любишь? – вдруг спрашивает она.

Час от часу не легче! Страх понемногу начинает рассасываться, и я осторожно интересуюсь:

– А любовь – это в каком смысле?

Ярослава снова хохочет:

– Ну, не в физическом же! Ты, конечно, красивая девочка, но не в моем вкусе, извини. И живот у тебя слишком большой, для любовных-то утех… Да и вообще – я не лесби. У меня все сложней. – И командным тоном добавляет: – Ладно, проехали. Иди чай делай.

– Сама делай, – буркнула я. – Кипятильник в сумке, заварка там же, сахар на столе.

– А ты, Аленка, будешь хорошей начальницей, когда подрастешь… – неожиданно миролюбиво говорит Ярослава.

И послушно лезет в мою сумку за кипятильником. А я, успокоившись – убивать нас с Пузожителем, скорее всего, не будут, – говорю:

– Только ничего к чаю у меня нет. Чего ты в ресторан-то не захотела пойти?

– Да видишь ли, Алена, – будничным тоном говорит Ярослава. – В ресторане – шум, суета, посторонние уши, а я тут надумала кое в чем тебе признаться…

– Говори.

– Гвоздицин. Наш психолог… Я очень хочу, чтобы он не вышел из тюрьмы – никогда.

Ярослава, хозяйка косметических салонов

С каким же ужасом на меня смотрит эта Аленка! Смешная богатая девочка, которой в ее сытом благополучии и в голову прийти не могло, что некоторые рожают детей только для того, чтобы их продать. И таким образом обеспечить себя столичной квартирой. Интересно, как она отреагирует, когда я расскажу ей все? Начнет меня осуждать? Презирать? Или, что хуже всего, возьмется сочувствовать?

Главное – решиться на самый первый шаг. На, как говорят журналисты, лид. На ключевую, начальную фразу. Набрать в легкие максимум воздуха – и выдохнуть:

– Алена, помнишь, я говорила, что никогда не была беременной? Так вот, я тебя обманула.

В ее глазах – ни грана удивления. Значит, поняла. Догадалась. Что ж, тем интереснее. Всегда приятно каяться в своих грехах не в пустоту церкви, а в лицо умному человеку.

– Когда мне было столько же лет, как тебе… нет, чуть поменьше… я влюбилась. Безоглядно – и, как потом оказалось, абсолютно безответно…

Рассказать ей все. Про короткие жаркие встречи с тем юным доктором. Про поцелуи и объятия в неверном темно-синем свете операционных… и про его жестокие слова, завершившие их скоротечную любовь.