Пальмы в долине Иордана

Остается только порадоваться, что женщины в кибуцах великодушно избавлены от бремени любых значительных постов. Зато почти у каждой по трое-четверо детей. Но это, конечно, не личная вина Бен-Аарона. На старости лет, подобно древнеримским мужам, государственный деятель, едва его партия потеряла власть в результате проигранных выборов, вернулся в родные пенаты скромно возделывать отечественные нивы. Теперь этот живой символ социалистических идеалов, одетый в синюю рабочую униформу, с садовыми ножницами в руках, руководит системой поливки газонов.

— Аарон, а это — мейделе Саша, собирается подняться на землю, в Итав!

— Хорошее дело, — одобрил человек-легенда. — С Табенкиным я еще в Кнессете первого созыва дружил, я рад, что образуется кибуц его имени… Из Советского Союза? — определил он мой акцент.

— Три года как из Москвы…

— Я всегда говорил, что молодежь из СССР, как только приедет, устремится к нам! Там, между прочим, — обратился он к Ицику назидательно, — воспитали замечательное поколение! Они умеют и готовы разрешать общенациональные задачи! — не может нарадоваться ветеран рабочего движения. — Несмотря на все ошибки и перегибы советского руководства, героический советский народ выиграл Вторую мировую войну! Они первыми запустили в космос человека! — поведал он мне. — Нам такие, как ты, ох как нужны!

Чувствуя себя недостойной репутации Гагарина и ветерана Второй мировой, я собираюсь открыть глаза старому идеалисту на тот прискорбный факт, что, помимо меня, из всех новоприбывших в кибуц не подалась ни единая душа, но Ицик поспешно перебивает:

— Я как раз рассказываю Саше, что как движение ни старается, а исключительные личности затрудняются найти у нас свое место.

— Все потому, что сегодня люди ставят себя выше общества! Товарищи думают только о себе! Это поколение потеряло идеалы, потеряло цель и смысл жизни. Живут в кибуце только потому, что родились в нем, по инерции. То ли дело вот такие замечательные девушки и юноши из Советского Союза! — и бывший глава Гистадрута ласково хлопает меня по спине.

Настало время разбить иллюзии старикана:

— Все совсем не так, — лепечу я. — Я за другом сюда пришла…

Ицхак Бен-Аарон отмахивается куриной ножкой от моих оправданий:

— Это только так кажется! Это и есть диалектика исторических событий: людям кажется, что они действуют так или иначе, руководствуясь личными мелкими мотивами, а на самом деле ими движет неизбежный поступательный ход исторического процесса!

Жизнь с Рони — это, конечно, личный, но вовсе не мелкий мотив. Но любовь была только первопричиной моего прихода в кибуц, теперь я здесь по собственному желанию. Жизнь в коллективе стала моей жизнью, и хочется, чтобы она была успешной, хочется, чтобы меня уважали и приняли, как равную, как свою. Уложиться в прокрустово ложе хочется гораздо сильней, чем быть нетривиальной…

Теперь при виде меня Ицхак Бен-Аарон каждый раз радостно машет рукой и кричит:

— Как жизнь, товареш Тэрэшкова?!

Мне нравится это идиотское приветствие и приятно, что у меня с легендарным товарищем Бен-Аароном есть что-то общее — кроме нас в кибуце вряд ли кто-нибудь еще слыхал о Терешковой.

Между тем, мои русские книги прочитаны и перечитаны, а несмотря на то, что говорить на иврите мне стало едва ли не легче, чем по-русски, прочесть на нем что-нибудь, кроме газетных заголовков, все еще является тяжким трудом. Но поскольку жизнь без чтения невыносима, бреду в кибуцную библиотеку со списком рекомендованных Ициком книг. Выбираю роман “Мой Михаэль” Амоса Оза. Это будет первая книга на древнееврейском, которую я прочитаю по доброй воле, не понуждаемая ни школой, ни экзаменами.

Раз в месяц мы с Рони ездим навещать родителей в Иерусалим. Как правило, мы останавливаемся у мамы, смирившейся с нашим сожительством и, как и все остальные, давно поддавшейся шарму моего друга. Я дорожу этими поездками, они дарят редкую возможность побыть с любимым без постоянной компании. В кибуце Рони почти все время в гуще других ребят. Спать он приходит намного позже меня, а встает, наоборот, раньше. Зато в автобусе мы, наконец-то, только вдвоем, и у нас сколько угодно времени. Его остроумие и обаяние ненадолго принадлежат мне одной, и я смеюсь его шуткам, расспрашиваю о последних сплетнях… В Иерусалиме Рони тут же мчится встретиться с Дани и Галит и рьяно агитирует друзей пойти по его стопам.

— Вот даже Саше нравится, — приводит он убедительный довод, — скажи, Саш?

— А что тебе там нравится? — спрашивает Галит недоверчиво, выпуская на меня облако дыма.