Пальмы в долине Иордана

На собрании кибуца главным пунктом стоит вопрос о разрешении двум товарищам — Рине и Эльдаду — взять отпуск длиннее положенного для совместного путешествия по Европе.

— Значит те, у кого есть богатые папа и мама, будут ездить по Европам, а те, у кого нет такой возможности, будут ждать их рассказов? — пламенно выступает Дов.

— Тебе что, жалко? Что, они на твои деньги поедут, что ли? — добродушно фыркает Рони.

— То есть как это? Мы — кибуц, мы все должны жить в одинаковых условиях!

— Так что, если никто не поедет, тебе будет легче, что ли? — пытается умиротворить борца за справедливость Ури.

— Это принципиальный подход! Если у кибуца нет возможности посылать своих членов за границу, то и в частном порядке они ездить не должны! Или все, или никто!

— Это не справедливость, а мелкая зависть!

Разгораются страсти.

— Завтра кто-то скажет, что он временно покидает кибуц, чтобы учиться! Другой — чтобы просто немного поработать в городе и заработать личную копейку! Если каждый может “на минуточку” выйти из кибуца, пожить снаружи в свое удовольствие, а потом, как ни в чем не бывало, вернуться, пока менее удачливые сидят здесь безвыездно, то тогда это просто игра в кибуц!

— Так что, будем делать вид, что нет снаружи большого мира, что нет здесь таких, у кого обеспеченные родители? Может, вообще запретим навещать родных? А то вдруг, упаси Боже, они накормят меня чем-то, чего у нас в кибуце нету? — кипятится Эльдад, которому легче оперировать съедобными аргументами.

— Вот именно! Если бы мы собирались путешествовать по Галилее, тебя бы это парило? — возмущается Рина.

— Вот по Галилее и путешествуйте, — заявляет принципиальный Коби.

— Какое тебе дело, где мы хотим путешествовать? — взвивается Рина. — Я могу хоть сейчас собрать свои вещи и уйти домой!

Наступила тишина. Эти слова выдали то, что непрерывно вертится в голове и что каждый старается гнать от себя: как легко собрать чемодан, сесть на автобус и больше никогда не заглядывать в этот заброшенный уголок пустыни… Стало страшно. Первым нашелся Рони:

— Спокойно, Рина! Без угроз. Попробуем взглянуть на ситуацию под другим углом: давайте не забывать, что речь идет о наших друзьях. Неважно, где они собираются путешествовать, — умиротворяющим голосом, взяв за рукав Рину, будто удерживая ее от ухода, говорит секретарь Итава. — Важно, что они собираются путешествовать вместе. Им это важно как молодой паре. А нам важно помочь им создать семью! Есть принципы, а есть люди! Близкие нам люди! Они хотят проверить свои чувства в экстремальных условиях!

— Ничего себе “экстремальные условия”! Париж и Лондон! — не успокаивается Шоши, с которой никто пока не собрался даже в Иерихон, не только что в Европу. — Пусть сначала проверят в моем Кирьят-Гате!

— Все, — Рони грохает кулаком по столу. — Голосуем! И прошу всех помнить, что у каждого здесь присутствующего могут, если не сейчас, то в будущем, оказаться особые просьбы и особые обстоятельства, и если мы будем забывать, что речь идет о наших друзьях, то тогда уж точно никакого кибуца нам вместе не создать!

То ли последний призыв помогает, то ли нависшая угроза Рины оставить всех без ее поварского искусства, но собрание разрешает товарищам взять особый отпуск и провести его по их усмотрению.

— Победила дружба, — ехидно хмыкнула Тали мне на ухо. Я подумала, что это правда, и хорошо, что так.

Рина и Эльдад накупили невероятное количество банок варенья и сухих супов, которыми собирались питаться все время пребывания на чужбине, запаковали провиант в гигантские рюкзаки и, погромыхивая консервами, похожие на двух осенних хомяков, отбыли испытывать свою любовь в экстремальных условиях Европы.

Особенно радовался их отъезду Шери. После того, как он тяпнул соседа за ногу, которая уже пострадала от скорпиона, Эльдад со всей решительностью заявил, что если он увидит Шери не на привязи, то застрелит. Я напугалась и посадила громадного пса на цепь. Цепь крепкая, тракторная, причем свинченная на шее безобразника винтами. Но поскольку Шери от тоски и обиды проводит все свое время в попытках вырваться, отчаянно прыгает и мечется, то, в конце концов, винты неизбежно развинчиваются, и он обретает вожделенную свободу и возможность вцепиться в очередного прохожего. Вскоре его возненавидел весь кибуц. Остальные собаки, бывало, лаяли на незнакомых солдат, иногда даже кусали пришлых арабов, но мой дурак упорно кусает своих. Последнее время приходится держать его в квартире и дважды в день выгуливать на поводке.

— Такой собаке не место в кибуце, — замечает Рони. — Давай отдадим его в армию.

— Не могу, — я начинаю плакать каждый раз, когда он заводит этот разговор. — Там, знаешь, как плохо обращаются с собаками…

— Вот ты его своим хорошим обращением и разбаловала. Он ослицу убил!