Палочник

На половине бутылки дед заметил, что внука уже клонит в сон и отправил его в постель. В детстве Марк спал на солдатской раскладушке и очень её любил. Другие кровати казались ему жёсткими, а на хороший пружинный матрас нужно было не один месяц копить. Многие из его старых друзей такие матрасы встречали только в виде обгоревших остовов, на которых так здорово получалось прыгать во время прогулок. Их берегли и прятали в кусты от вездесущих бомжей, норовивших растащить детское добро, среди которого были каркасы диванов, куски линолеума и всё, что красиво горело.

Засыпая, Марк всё сильнее погружался в воспоминания и напоролся на особенно неприятное. У детского дома были помойки, в которых редко выбрасывали еду, но часто разные вещи. Дед доставал из них книжки с картинками, и те, что оказывались почище, приносил домой. Какое-то время они воняли, потом выдыхались и их можно было листать без отвращения.

Проснувшись от навязчивых "вертолётов", Марк пожалел, что столько выпил. Привкус на языке был сивушно-кислый, алкогольная бессонница дала о себе знать. Он лежал неподвижно и просто пытался снова отключиться, разглядывая стену с ковром. Иногда возле дома проезжали машины и тени от оконных рам смещались из-за света фар. Движение было равномерным и параллельным, но вдруг что-то выбилось из этой скользящей картинки. В темноте всё равно ничего не было видно и Марк решил, что просто ветер тронул ветки тополя, растущего у фонаря.

Но движение повторилось. Оно было медленным и целенаправленным. На потолке сместилось пятно, которое до этого момента Марк считал тенью от старой люстры со стеклянными привесками. «Пятно» оказалась продолговатым сегментированным брюхом, из которого по бокам тянулось несколько отростков. Он закрыл глаза и зажмурился, подумав, что зрение его обманывает. А когда открыл, стал ещё лучше видеть невозможное.

По комнате, очень медленно переставляя тонкие лапы, передвигалось нечто вроде громадной мухоловки. Марк почувствовал, как сердце разогналось за считанные секунды, оно застучало как отбойный молоток, как старая стиралка, выжимающая бельё, рёбра вибрировали, язык омертвел и стал липким. Как только Марк пошевелился, пытаясь натянуть на голову одеяло, нечто замерло, чуть оторвав лапу-иглу от пола.

Оно явно среагировало на движение.

Нужно было замереть, слиться с раскладушкой, и тут Марк понял, как же это тяжело, когда от ужаса начинаются нервные колики в руках и ногах и ими хочется двигать. Всё тело тут же стало затекать, но даже дышать слишком часто он не решался. Тварь сдвинулась с места и бесшумно пошла дальше, а Марк стремительно задыхался и терял контроль над собой, рискуя дёрнуться. Наконец, она приблизилась к двери и легко проскользнула в щель у косяка.

Мозг, оправдываясь, выдавал гипотезы как сектант на проповеди: сонный паралич, стресс, обман зрения, галлюцинация в конце концов. Бывают же у людей галлюцинации? И ведь никому такое не расскажешь. Только если психиатру. Потом, когда всё станет совсем плохо.

Заблудившись в своих мыслях, Марк снова провалился в сон до утра.

Дед по старой памяти завозился на кухне, соображая завтрак. Запах горелого масла просочился в комнату. Когда-то утро начиналось не с кофе, а с черничного варенья, щедро наваленного на истекающие маслом гренки и блины. И Марк решил вернуться к традиции.

Настька

День опять занимался тихий и солнечный. Тополь за окном молча отбрасывал неподвижную тень на асфальт. Дед в белой майке и тёплых тренировочных меланхолично жевал горбушку белого хлеба с веточкой вялого укропа, и соль липла к его губам.

– Слушай, это мы вчера первак пили?

– Обижаешь! Не-е-е, я первак ни-ни. Головы отсёк, хвосты отсёк. Приличный самогон.

– Накрыло меня знатно, такая дичь приснилась!

Марк покачал головой. Он решил, что увиденное ночью было игрой воображения. Длинноногая дрянь, будь она реальна, убила бы кого-нибудь, до того она хищно смотрелась. Об этом бы уже весь город знал. Решив окончательно стереть из памяти кошмар, Марк отправился на разведку. Он оделся в уличное, залез в кроссовки и крикнул из прихожей: