Паломничество на Синай

В келлию я вернулась в половине девятого: можно было поспать часов пять. Но в эту ночь я не спала ни минуты. И когда поняла, что это не удастся, зажгла свечу — электричество отключали в десять, — и раскрыла ту же книгу Исхода. События обретали ужасающую достоверность, но тем более я ощущала, как мало мы способны их вместить.

Дорогою на ночлеге случилось, что встретил его Господь и хотел у мертвить его…

Господи, что же это — умертвить того, кого Ты Сам избрал для спасения сонмов будущих избранников, кому впервые назвал Себя?

Вот, я прийду к сынам Израилевым и скажу им:

«Бог отцов ваших послал меня к вам». А они скажут мне: «Как ему имя?» Что сказать мне им?

Бог сказал Моисею: Я есмь Сущий.

Как ему имя? — этот вопрос задают люди от начала дней. И не потому, что мы хотим услышать звук имени:

ответ должен приблизить нас к знанию о том, КТО ОН, и тем определить наш выбор между добром и злом, жизнью и смертью.

Я есмь Сущий — Я есть Тот, Кто есть, был и будет. Но разве это ответ? Или он и означает, что нет слов, которыми Ты мог бы выразить, объяснить, исчерпать Себя, ибо Ты превыше всякого имени. И каждый человек заново, как Авраам и Моисей, получает повеление идти в неведомую страну, не зная, куда идет и придет ли.

Моисей принимает повеление и выводит народ, не защищенный ничем, кроме поражающих или спасительных явлений божественной силы, из рабства — в пустыню. Этому народу Господь говорит через Моисея:

Если вы будете слушаться гласа Моего и соблюдать завет Мой, то будете Моим уделом из всех народов: ибо Моя вся земля;

а вы будете у меня царством священников и народом святым…

И весь народ отвечал единогласно, говоря: все, что сказал Господь, исполним.

Но сколько трагизма в этом избранничестве… Вот они оставляют все, что имели, — страну, где родились, свои жилища, пусть жалкое, но имущество, даже привычную пищу. Сорок лет идут по пустыне, под испепеляющим солнцем, под зимними ливнями и пронизывающими ветрами, несут своих детей и свои болезни, не всегда имея возможность утолить жажду… И все это для того, чтобы потом умереть у границы обещанной земли, так и не напившись из ее колодцев и не вкусив от гроздей ее винограда. Разве это не больше похоже на обреченность?

Или это жертвенное избранничество? И призвание к священническому служению — тоже призвание на заклание?

Беззвучная ночь окружает меня вплотную, когда я выхожу к воротам. Над черной монастырской стеной, заслонившей половину неба, над незримым садом сияет невиданное множество звезд, но свет их не достигает земли, спящей во мраке. Едва уловимое веяние ветра касается лица и тоже растворяется во тьме. Поставив рюкзак на выступ стены, прислонившись к нему, я обретаю равновесие и жду. Такая глубина в покое ночи, что трудно поверить, что кто-нибудь бодрствует в ней, идет к воротам, вот сейчас загремят тяжелые засовы…

Не очень скоро, но засовы загремели. Тьма сгустилась в три высоких фигуры.

— Давно ждете? — спрашивает отец Иоанн. — А мы искали келлию Николая и его будили.

Наверное, это непросто, найти в спящем без света монастыре неизвестную келлию, но я так и не узнала, как это удалось, разговаривать не хотелось — этот путь мы должны были совершить молча.

Спустились вдоль стены. Между монастырем и склоном Джебель-Деир горит костерок, и в его неверных отсветах лежат верблюды и сидит несколько бедуинов. Один из них двинулся нам навстречу, предложив доставить сразу к середине пути — на хребет Хорива — за двадцать долларов с человека.

Остался позади костер, и вдруг обозначились контуры двух гор — огромными срезами краев звездного неба — и несколько цепочек огней на невидимых склонах. Прерывистые цепочки движутся: это паломники несут свои малые светы на вершину Синая.

Дорога полого поднималась. Я пропустила спутников вперед, они идут быстро. Вскоре мы догоняем далеко растянувшуюся группу немцев и долго не можем от нее оторваться: громкие голоса и смех режут слух. К счастью, они остаются у первого сколоченного из досок ларька с пивом, ярко освещенного керосиновыми лампами.

Луч фонаря скользит по краю обрыва и вдруг срывается в провал, шуршат скатывающиеся из-под ног камни. Жарко идти в куртке, я на ходу заталкиваю ее в рюкзак. Он быстро тяжелеет, хотя кроме теплой одежды в нем только мой большой английский бинокль, лепешка и бутылка с кофе.

Чем дальше, тем круче подъем, скоро мне будет трудно идти в ногу с монахами, но когда они приостанавливаются, я стараюсь дышать легко.