Паломничество на Синай

Тогда сказал Он мне: изреки пророчество духу, изреки пророчество, сын человеческий, и скажи духу:

так говорит Господь Бог: от четырех ветров приди дух, и дохни на этих убитых, и они оживут.

И я изрек пророчество, как Он повелел мне, и вошел в них дух, — и они ожили, и стали на ноги свои — весьма, весьма великое полчище.

И сказал Он мне: сын человеческий! кости сии — весь дом Израилев. Вот, они говорят: «иссохли кости наши, и погибла надежда наша: мы оторваны от корня».

Посему изреки пророчество и скажи им: так говорит Господь Бог: вот Я открою гробы ваши и выведу вас, народ мой, из гробов ваших, и введу вас в землю Израилеву.

И узнаете, что Я — Господь, когда открою гробы ваши и выведу вас, народ Мой, из гробов ваших.

И вложу в вас дух Мой, и оживете, и помещу вас на земле вашей, — и узнаете, что Я — Господь…

Господи, а мы, толпой стоящие перед сухими костями, разве мы все живы? Ты — воскресение и жизнь, и можем ли мы, не имея Тебя в душе, быть живыми? Плачу и рыдаю, когда помышляю мир, и вижу во гробах лежащую по образу Божию созданную нашу красоту, безобразной, бесславной, не имеющей вида… Что за страшное таинство совершилось над нами, как мы предались тлению, соединились со смертью?

Бывает, что зло, в котором мир лежит, к которому ты уже как будто притерпелся, на время почти перестал его замечать, обрушивается вдруг на душу с такой ужасающей беспощадностью и силой, что душа не способна его вынести. Или человек совершает смертный грех и чувствует в себе дыхание смерти. Или пронзающая, мучительная, непереносимая боль поражает сердце, как меч, постоянно, в одну и ту же кровоточащую рану. И душа сжимается, каменеет и уже не ощущает разрушительной боли — она замерла, обмерла, как говорили раньше. И в таком состоянии беспамятства, глухоты, окамененного нечувствия, атрофии она может провести день, месяц, годы.

Ибо слово Божие живо и действенно и острее всякого меча обоюдоострого: оно проникает до разделения души и духа, составов и мозгов, и судит помышления и намерения сердечные.

Наступает судный час, предвестие Страшного Суда, и слово Божие еще при жизни начинает совершать то, что обычно совершается в тайне смерти: отделение души от духа, высвобождение его из плена временного, от земных чувств, от любимых оков, добровольной связанности. И обоюдоострый меч, как скальпель хирурга, отделяет плоть от костей, составы от мозгов — без обезболивающих средств. Не эту ли муку испытывает душа в аду, оторвавшись ото всей земной жизни сразу? По неисповедимому высокому замыслу, по особой Божией милости, человеку бывает дано пережить этот опыт на земле, чтобы дух его, переплавленный страданием, просветленный прикосновением таинства смерти, освобожденный от всякой тяжести и связанности, как бабочка из кокона, расправил крылья, взлетел и растворился в синей сфере.

Об условной целостности протяженностью в пятьдесят, семьдесят лет человек может сказать, что он жил; но в каждый отдельный момент этой длительности он находится между жизнью и смертью, и между ними идет непрестанная борьба за его бессмертную душу. Она сама участвует в брани, и как ни парадоксально — не всегда на стороне жизни. Часто мы не способны различить их облики, всегда таинственные, мерцающие сквозь земной покров. И от слишком сильного желания утолить вечную жажду пьем из отравленных источников. Или от смертной усталости мы как бы обретаем на время равновесие в самой смерти, смертный покой, и уже трудно выйти из него к новым надеждам и новым страданиям.

Великие таинства — смерть и жизнь. Жизнь — ибо Он есть Первожизнь и Источник жизни, единственное Самобытие, творящее всякую иную жизнь. Смерть — потому что это утрата того, чего бессмертная душа утратить не должна, но теряет, попадая во тьму кромешную, где не видит божественного света жизни, и это есть ад.