Паломничество на Землю (сборник рассказов)

Буйство красок, бешеный порыв в неизвестное, вера в неисчерпаемость души человеческой — все эти определения мало подходят для современной американской фантастики. Она, напротив, сдержанна, логична, весьма недоверчива. Иными американским фантастам быть трудно. Вот что говорит, например, о себе и других американских фантастах Айзек Азимов (его интервью приведено в предисловии А. и Б. Стругацких к сборнику Азимова «Путь марсиан», изд–во «Мир», 1966 год):

«…для человека, привыкшего смотреть на вещи с американской точки зрения, оптимистическое видение современного общества неприемлемо. Я использую фантастику для критики общества. Так же поступают в общем и все другие американские фантасты. Мы считаем, что поразительные достижения современной науки могут привести к уничтожению человечества… Я… раньше был… оптимистом. Но сейчас я познал ужас перед тем, что создает наука…»

И это заявляет человек, книги которого отнюдь не кажутся особенно пессимистичными. Что уж тут говорить про Рэя Бредбери с его апокалипсическим отношением к миру…

Мы знаем, какое полезное воздействие на сознание современного американского читателя оказывают Бредбери, Азимов и другие совсем не веселые американские фантасты. Во всяком случае, те фантасты, которые, по словам Бредбери, «при столкновении с отвратительными явлениями в… обществе тут же воспламеняются негодованием и ненавистью». Мы знаем, как ненавидят их реакционеры, мечтающие превратить американцев в развеселых дуболомов с улыбкой, раз и навсегда вытесанной на примитивной физиономии. И нам нетрудно понять этих писателей, мечтающих просветить своего соотечественника, заставить его задуматься. Нетрудно понять и специфику их литературной манеры.

Если современную фантастику сравнить по способу художественного мышления с литературой какого–нибудь из прошлых столетий, то скорее всего приходит на ум, пожалуй, XVIII век — век Просвещения, с его ясной, рациональной, лишенной предрассудков литературой, приучавшей людей смотреть на мир чистым и острым взором. Просветители были гуманистами, но их гуманизм принадлежал рациональному веку, поклонявшемуся механике Ньютона. Это был гуманизм от разума. Просветители очень многое сделали нам понятным и очень немногих своих героев — близкими.

Что поделаешь, нам, людям XX века, многого недостает в просветительском гуманизме. Нас отделяют от Просвещения два века развития общества и литературы. Нам хочется большей сложности и большего тепла.

Шекли почувствовал это сильнее других. Вот почему так стремительно ворвался в американскую литературу этот безвестный дотоле писатель, героям которого понравилось смеяться, шутить, совершать подвиги, верить не только в логику, но и в удачу и наслаждаться неожиданностями, скрытыми за каждым поворотом бесконечного житейского лабиринта. Ему трудно быть мрачным, этому Шекли. Он пробует — у него не получается. Талант у него удивительно светлый. Он привязан душой к героям своих детских чтений — героям Марка Твена, Брет Гарта, О’Генри — и ни за что не желает с ними расставаться.

Конечно, героям Шекли, как бы явившимся из просторной Америки прошлого века, трудно в перенаселенной Америке двадцать первого века, где люди стоят в длинных очередях, заполняющих вестибюли огромных зданий, и ждут, когда толпа немного поредеет и можно будет протиснуться на улицу (рассказ «Человекоминимум»), где лавины людей сталкивают на рельсы зазевавшегося пассажира (рассказ «Опека»). У них спирает дыхание в этой бесконечной толпе, они хиреют, забывают, какими могли бы быть. Но недаром пришел космический век: у них есть возможность вырваться на просторы космоса.

В этом вновь раздвинувшемся мире замечательно прижились герои, век которых, казалось, давно миновал. Все так о них думали, а они вдруг вошли к нам свободно, непринужденно, без всякого маскарада.

Что это за мир, в котором оказался таким уместным изжитый литературой герой?

Шекли — сказочник. Мир, который он рисует, — это мир сказки. Читая его, то и дело вспоминаешь «Озорные сказки» чешского художника и писателя Йожефа Лады, где черти запросто ходят в деревенскую лавку, по ошибке тащат в ад не того, кого надо, и бросаются врассыпную от рассвирепевшего Вельзевула… Очень осовременились в двадцатом веке старые сказки!

У Шекли они осовременены еще больше, чем у Йожефа Лады.

Сказочный мир увиден Шекли в том повороте, который предложила ему новая физика и кибернетика, и их вторжение нисколько не замутнило прозрачные воды сказки; ведь кибернетика — это наука, отрешившаяся от взрослой всезнающей самоуверенности, наука, снова научившаяся задавать детские вопросы, как их всегда задавало искусство.

И так же по–детски неистощимый на выдумку.