Паломничество в Святую Землю Египетскую

Она взглянула на священника, служившего мессу, но он тоже преобразился до неузнаваемости: его руки и ноги были обнажены и украшены золотыми браслетами; на бедрах – повязка из белого холста, а поверх нее – звериная шкура; черная шапочка превратилась в высокий головной убор фантастического вида; но больше всего у него изменилось лицо. Из добродушного, чуть полноватого оно сделалось птичьим; глаза округлились, борода уменьшилась, нос увеличился, удлинился и стал похож на соколиный или ястребиный клюв.

– Я чист! – повторил священник странным стрекочущим голосом (а может, вовсе и не странным, ведь он сейчас был наполовину птицей).

Тут с левой стороны, где только что стоял на убранном венками и букетами катафалке белый гроб с телом дяди, до Алисы донесся треск. Она быстро повернула голову: венки и букеты пропали, а гроб покоился уже не на катафалке, а на одной из чаш огромных золотых весов, на верху которых сидела – вернее, подпрыгивала, возбужденно что-то визжа, – обезьянка с голой задницей, словно миниатюрный павиан. Причиной треска было то, что чаша с гробом резко опустилась вниз; ничего удивительного, что она так резко упала, ведь на другой чаше лежала лишь тоненькая книжица. Интересно, что это за книжка? – подумала Алиса, и в этот момент, словно в кино, весы приблизились к ней. Она увидела выписанное большими золотыми буквами заглавие: «Апокалипсис Моисея Черного». Рядом с весами стояла другая птицеглавая фигура с длинным тонким клювом, которая записывала что-то тростниковым пером на клочке папируса.

Минуту в церкви царила полнейшая тишина; все – вместе с Алисой – напряженно всматривались в другую полуобнаженную фигуру, которая – стоя к ним спиной – наблюдала за наклонившимся язычком весов. Вдруг она обернулась) разинула песью морду – голова у нее была не то собаки, не то волка или шакала – и бросила одно слово:

– Лгал!

Среди фигур, сидящих в пресвитерии, возникло движение, словно сами они не видели язычка весов, а о том, в какую он сторону отклонился, услышали только от полузверя-получеловека. Все принялись скандировать:

– Лгал! Лгал! Лгал! Будет осужден!

– Нет! – крикнула Алиса, сорвавшись с места, – Это неправда!

Фигуры недоуменно замолчали и повернулись к ней с явным неодобрением. Одна из них захихикала. Алиса стояла молча, не зная, что еще сказать. Направленные на нее взгляды лишали ее всякой смелости. Она заметила, что у нескольких фигур – тоже головы животных или птиц. Что творится? Алиса опустила голову и уставилась в пол.

– Кто ты? – спросил вдруг суровый голос.

– Я его племянница, – ответила она, не поднимая глаз.

– Лжет! Лжет! – послышались издевательские смешки.

– Повторяю, – начал тем же тоном вопрошающий, – кто ты такая, что оспариваешь наш приговор?

– Но я же сказала: я его племянница!

– Не лги!

Алиса чувствовала, как кровь стучит у нее в висках. «Хочу проснуться! Хочу проснуться!» – повторяла она в мыслях: однажды ей так удалось вырваться из ночного кошмара. Но на этот раз не помогло.

– Скажи правду! – велел голос.

– Нет, – прошептала она. Она не хотела быть дочерью Теодора – безумца, педераста. Гром в висках не прекращался. Она надеялась, что если удержится от ответа еще несколько секунд, то потеряет сознание, упадет на пол – и тогда одно из двух: или ей уже не придется отвечать, или она проснется. А потом вдруг подумала! «А зачем я так упорствую? Почему это мне так важно? Возьму и отвечу!» И как только она приняла решение, гром утих. Она чувствовала слабость но была совершенно спокойна.

– Я его дочь, – ответила она уверенным голосом и смело подняла взгляд.

Тут она убедилась, что вопросы задавал тот же птицеглавый мужчина, который раньше записывал тростинкой результат взвешивания… Получив ответ, он отвернулся от Алисы и неторопливо направился в глубь пресвитерия, в сторону картины, висевшей над алтарем. Но это уже не была та картина, которую Алиса помнила по церквушке; собственно, это даже не была картина: массивная золоченая рама обрамляла теперь вход в небольшой зальчик, словно в часовенку, где на золотом троне сидел худощавый мужчина в белом головном уборе, замотанный с ног до головы в переливчатую, словно рыбья чешуя, голубовато-зеленую парчу. Позади мужчины стояли две похожие друг на друга женщины в длинных тонких одеждах, обе с распущенными волосами; каждая держала ладонь на предплечье фигуры, замотанной в бинты. Алисе показалось, что женщины напоминают ей мать и тетю, только они гораздо моложе, а у фигуры, сидящей на троне, – лицо Теодора. Но размышлять над этим было некогда: птицеглавый, задававший ей вопросы, пал на колени перед часовенкой и заговорил:

– Священные весы показали, что умерший не был человеком правдивого слова. Однако в Зале Суда Твоего находится его дочь, желающая дать показания и убедить Тебя, Господин, в его невинности. Что ты повелишь?

– Пусть говорит, – тихо сказал мужчина, сидящий на золотом троне.

Птицеглавый, по-прежнему стоя на коленях, низко склонился, коснувшись клювом пола, после чего встал, прошел через пресвитерий и остановился напротив Алисы.

– Иди со мной, – велел он.