Пальцы китайским веером

Как-то вечером, когда «Скорая» в очередной раз отказалась приехать к Анне Игнатьевне, Акулине неожиданно позвонил Лавров и сказал:

– Уля, мне нужна твоя помощь. Может, встретимся сегодня в центре?

– Нет, – ответила Звонарева и заплакала.

Николай Петрович принялся расспрашивать ее, а всегда сдержанная Уля так устала одна тащить груз несчастий, что неожиданно для себя самой стала жаловаться доктору.

Лавров приехал к ней около часа ночи, привез продукты, памперсы, осмотрел Анну Игнатьевну и сказал:

– Ты сама медик и понимаешь, есть болезни, которые…

– Знаю, – перебила Уля, – просто жду, когда маму заберут на небеса. А что у вас случилось?

Николай понизил голос:

– Знаешь, где архив детского дома? Того, где ты работала…

– Он сгорел, – удивилась вопросу бывшая медсестра. – Там электропроводку закоротило, так пожарные матушке Аполлинарии, заведующей, объяснили. Когда полыхнуло, мы стали детей выводить. Ребят спасти успели, а бумаги погибли.

– Все? – уточнил Николай Петрович.

– До последнего клочка, – подтвердила Звонарева, – только печать осталась. Матушка Аполлинария ее всегда в кармане носила, на булавку пришпиливала за цепочку.

– А как дети в приют попадали? – не успокоился хирург.

Акулина не понимала, почему Лавров вдруг так заинтересовался недавно переставшим существовать приютом, но отвечала подробно.

– О том, что милосердный дом существует, знала вся округа. Тут я по радио спор слушала, вроде в Москве при какой-то больнице сделали специальное окошко с лотком, куда можно положить младенца, позвонить и уйти, а ребенка заберет государство. И вот гость с ведущим обсуждали, хорошо ли это. Один злился: «Начнут бабы поголовно от новорожденных избавляться». Другой отвечал: «Те, кто ребенка по глупости родил, убить его могут. Пусть лучше он жив останется». А в приюте давно был детоприемник, нам туда подчас только что рожденных клали. Еще люди приводили сирот. На рынках, вокзалах их находили. Только мы брали ребятишек от года до шести лет. Младенцев отправляли в Аносино, там за ними приглядывали, а тех, кому учиться пора, отво зили в детдома, где школы открыты.

– От года до шести… – повторил задумчиво Николай. – Подходящий возраст.

Хотелось спросить, для чего подходящий, но Уля не спросила. А Лавров все не успокаивался:

– Привели вам малыша, допустим, его на вокзале нашли. И что дальше?

– Сначала его врач осматривал, – послушно объясняла Акулина, – затем ребеночка в карантин отправляли. Матушка Аполлинария куда надо о подкидыше или найденыше сообщала, там проверяли, может, его кто ищет. Ну а потом в группу определяли. Обязательно медкарту оформляли, куда все данные записывались: чем болел, какие прививки сделали, психологические характеристики. Когда время приходило, воспитанник с личным делом в другой приют уезжал.

– И все папки сгорели? – почему-то еще раз удостоверился хирург.

– Да, случилась такая беда, – подтвердила Звонарева. – У нас на момент пожара жило пятнадцать малышей. И их документы, и архив погибли, одна печать целой осталась.

– Куда подевались воспитанники? – наседал Лавров. – Насколько я понял, ваш интернат не восстановили?

– На месте здания пепелище, – грустно ответила Акулина. – А вот деткам повезло, их в семьи взяли. У нас и раньше малышей добрые люди брали. Матушка Аполлинария очень строга была, крошек исключительно воцерковленным людям отдавала. Но усыновители не так уж часто заглядывали, а тут прямо косяком потянулись. Три четверти сироток батюшки из разных приходов приголубили, да и остальные в надежные руки попали. Матушка мне сказала: «Вот, Уля, не надо никогда рыдать, если беда пришла. Прими испытание безропотно, оно тебе добром обернется. Плакала ты, на обгорелый остов глядючи, а детям пожар во благо пошел».

– Кто занимался в приюте усыновлением? – спросил Николай.

– Матушка Аполлинария и сестра Гликерия, – пояснила Уля, – только они.

– Аполлинария… – протянул Лавров. – Все на ней, значит, завязано. А сестра Гликерия где работает?

– Болеет она очень, – вздохнула Акулина, – старенькая совсем, живет в монастыре в Аносино. А матушка Аполлинария в Конкино, настоятельницей.

Николай замолчал. Уля подумала, что странный разговор закончился, но Лавров начал сыпать новыми вопросами:

– Сколько народа в приюте работало?

– Точно не припомню, – пробормотала Звонарева.

– Постарайся, это очень важно. И заодно скажи, куда они все после пожара подевались, – потребовал врач.

– Там было три сестры и я, – пояснила Акулина. – Гликерия болеет, Наталия скончалась сразу после пожара, глухонемая Екатерина с матушкой Аполлинарией служат в Конкино. Я перед вами. Еще доктор Михаил Антонович нам от доброго сердца помогал. Он в детской больнице работал, человек верующий, поэтому наших воспитанников всегда осматривал. Опытный был специалист, грамотный.

– Был? – повторил Николай. – Он умер?