Память

Она шагнула к нему – палуба издала легкий скрип под подошвами ее дендарийских боевых ботинок, приняв на себя вес мускулистого тела, – и заставила его ответить на весьма многообещающий поцелуй. Ее рот, как всегда, был горячим и возбуждающим. Клыки должны были бы служить подсознательным спусковым крючком адреналинового взрыва, но обычно это бывало просто чудесной особенностью… самой Тауры. Таура наслаждалась жизнью, жадно поглощала новые впечатления, жила в непреходящем «сейчас» и имела на это все основания… Майлз заставил себя не думать ни о безрадостном будущем, ни о чем другом и обвил рукой ее затылок, распуская аккуратно заколотую шпильками косу цвета красного дерева.

– Пойду освежусь, – ухмыльнулась Таура, через какое-то время оторвавшись от него. Она стянула с себя уже полу-расстегнутую серую форменную куртку.

– Желаю получить максимум удовольствия от этой роскошно обставленной ванной, – от души посоветовал он. – Самый что ни есть сибаритский набор оборудования, какого я не встречал со времен Посольских бань Станции Дин.

Он удалился к себе, чтобы сбросить форму со знаками различия и предаться приятнейшему ритуалу неспешной подготовки, а именно: удалить щетину депилаторием, помыться и сбрызнуться одеколоном. Таура заслуживает самого лучшего. И все время, какое она пожелает. Она так редко может сбросить личину сурового сержанта и открыть свою женскую сущность, которую робко прячет внутри. И, конечно же, она редко может доверить кому-то стоять на страже собственной уязвимости. Заколдованная Принцесса, вот как он думал о ней. «Похоже, все мы имеем скрытую сущность.»

Он завернулся на манер саронга в предварительно нагретое махровое полотенце и в нетерпеливом ожидании устроился на койке. Предвидела ли она, что они окажутся наедине в своем собственном мирке, и если да, то что за наряд вытащит она из своего чемодана на этот раз? Она настаивала на том, чтобы испробовать на нем все эти якобы сексуальные вещички, – похоже, и не осознавая, насколько она похожа на богиню, когда единственным ее одеянием служат струящиеся волосы. Ну, ладно, не струящиеся: предоставленные сами себе, они были склонны торчать непослушными жесткими завитками и щекотать ему нос, но Тауре и это шло. Майлз понадеялся, что она хотя бы сумела отделаться от той ужасающей розовой штуки с красными перьями. В прошлый раз потребовалась вся его тактичность, чтобы недвусмысленно дать ей понять: быть может, такой выбор цвета и фасона не подчеркивает наиболее выигрышные черты ее внешности, – и при этом никак, даже вскользь, не упомянуть ее вкус или личную привлекательность. Таура способна переломить его одной рукой, но он может убить ее словом. Нет, никогда.

Таура вернулась, и лицо Майлза засияло откровенным восторгом. На ней было что-то кремовое, атласное и блестяще-шелковистое. Метры ткани столь тонкой, что, приложив малейшее усилие, ее можно было бы протащить сквозь колечко. Сходство Тауры с богиней было деликатно подчеркнуто, а безмерное, столь важное для нее чувство собственного достоинства не пострадало. – О-о, великолепно! – протянул Майлз с неподдельным энтузиазмом.

– Ты и вправду так считаешь? – Она покрутилась перед ним. Волны шелка заколыхались вокруг нее, как и волны пряно-мускусного аромата, который, похоже проникал сквозь его ноздри прямо в мозжечок, нигде не задерживаясь по дороге. Когти на ее босых ногах не цокали по полу – она предусмотрительно подстригла и затупила их острые кончики, на ногах и на руках, а потом покрыла золотистым лаком. Ну, в этот раз у него не возникнет столь труднообъяснимой потребности в шовном материале или хирургическом клее.

Таура легла рядом, и их курьезная разница в росте исчезла. Теперь они наконец могли утолить до полного насыщения свою жажду человеческого – или почти человеческого – прикосновения, и никто им не мешал, никто не отпускал комментариев… Майлз мысленно ощетинился в защитной реакции при мысли о ком-то, наблюдающим за ними, о чьем-то внезапном грубом взрыве хохота или сарказме. Не потому ли он так остро реагирует, что нарушает свои собственные правила? Вряд ли кто-то посторонний мог бы понять их с Таурой отношения.

Да и понимает ли их он сам? Когда-то давно он пробормотал бы нечто насчет возбуждения, или одержимости скалолазанием – самой крутой сексуальной фантазии коротышки. Попозже – сказан бы про торжество жизни над смертью. А может быть, все еще проще.

Может, это просто любовь?

Уже много, много позже Майлз проснулся и принялся разглядывать спящую Тауру. Он пошевелился, но она не пробудилась ото сна мгновенно, как поступала обычно, побуждаемая заложенной в ней генетически программой, – и это говорило о мере ее доверия. Изо всех ее многочисленных и весьма завораживающих реакций эта – сон – казалась ему самой выразительной, если только знать ее глубоко скрытую историю.