Память и мышление

При вербальной репродукции слышанного репродуцирующий оказывается в двойном отношении — к тому, от кого он услышал, и к тому, кому он говорит. Первый требует точной репродукции, второй — интересной для него. Тем самым репродуцирующий оказывается стоящим перед двумя вопросами — соответствует ли его репродукция оригиналу и выделяет ли она главное, важное. Но такая репродукция уже сближается с мышлением, и память подходит здесь к той грани, которая отделяет ее от мышления.

При вербальной репродукции виденного репродуцирующий также оказывается в двойном отношении — к слушателю и к себе. Сам по себе репродуцирующий стремится обычно к максимально подробной репродукции: будет ли его репродукция репродукцией, выражаясь термином Бартлетта, его вокализации при восприятии, будет ли она рассказом по репродуцируемым образам, конкретно индивидуальным, она будет в том и в другом случае стремиться к максимальной репродукции, которая в последнем случае может быть чуть ли не неисчерпаемой. Но такая репродукция может устраивать слушателя только на самых низких стадиях культуры, когда речь еще слабо развита и обстоятельность речи помогает пониманию ее. Вообще же слушатель при обычных условиях расположен слушать только интересное, важное для него. Значит, и здесь репродуцирующий стоит перед теми же двумя вопросами, которые так сильно приближают память к мышлению.

Точность вербальной репродукции обеспечивается не только заучиванием. Чем короче сообщение, тем меньше риска исказить его при передаче. Желание точности обычно приводит не к многословным, как, казалось бы, можно было ожидать с первого взгляда, но, наоборот, к кратким формулировкам, и, например, математические формулировки, отличающиеся своей точностью, в то же время отличаются также своей краткостью. Но краткости репродукции, при прочих равных условиях, требует и слушатель, то ли потому, что ему неинтересно слушать не важные для него детали, то ли потому, что у него нет времени слушать их. Равным образом краткость репродуцируемого материала устраивает и передающего, и слушателя.

Краткость репродукции является нередко также результатом неполного забывания. Я читаю испытуемому дюжину трехзначных чисел и прошу его затем повторить их. Он не в состоянии повторить, но это не значит, что он их совсем забыл: так, например, он помнит, что это были трехзначные нечетные числа. Другой пример: я совершенно забыл свою поездку много лет назад в Серпухов и не могу рассказать о ней ни одной детали, но я помню, что я ездил в Серпухов.

Результатом забывания в области вербальной репродукции являются не только краткость, но и общность репродуцированного. В сущности, здесь уже нельзя говорить о репродукции как воспроизводящем повторении. Мы имеем здесь сжатое, краткое повторение. Здесь неуместно даже слово «повторение»: тут испытуемый который говорит, что он слыхал трехзначные нечетные числа, ничего не повторяет — он обобщает.

И тот мой слушатель, который расположен слушать только главное, важное, а не несущественные детали, также не требует от меня многословной полной репродукции. Скорее он томится ею: и в повседневном быту, и в общественных учреждениях так часты пререкания между рассказчиком и слушателями, когда рассказчик стремится воспроизводить «все подробности», а слушатель призывает его «говорить покороче». Но это не простое требование краткости: это такое требование краткости, которое в то же время является требованием репродуцирования самой сущности дела, самого существенного.

И своеобразие забывания при вербальной репродукции, и интересы верности репродукции, и требования слушателей вербальной репродукции ведут к одному и тому же — к краткости. Но эта краткость — специфическая краткость. Это такая краткость, которая в то же время дает обобщение максимально существенное и вместе с тем стремится обеспечить правильность воспоминания. Термины «воспроизведение», «репродукция», или «повторение», не соответствуют здесь действительности. Вспоминать — здесь не значит репродуцировать или повторять. Даже в случае репродукции слышанного такое воспоминание может не содержать ни одной фразы оригинала и в то же время быть несравненно « ценнее абсолютно полной репродукции.

Такова в сущности и есть обычная человеческая память. Когда я вспоминаю прочитанную книгу или разговор, я менее всего репродуцирую, повторяю их. Я вспоминаю самую суть, и мое воспоминание нередко такое краткое, что может уложиться всего лишь в одной фразе, как бы обобщающей эту повесть или беседу. При желании, возможно, я разверну эти или другие свои воспоминания в более или менее подробный рассказ, но, во-первых, это вовсе не обязательно, наоборот, так бывает даже скорее редко, а, во-вторых, этот рассказ также может не быть ни в какой степени дословным повторением прочитанного рассказа.