Память и забвение руин

Описанная Ханафи чудовищность находит параллели в изобразительном искусстве барокко. Существует гравюра Маттеуса Мериана Старшего (1593–1650), изображающая, как кажется на первый взгляд, холмистый полуостров, вдающийся в море или озеро. Некоторое время мы рассматриваем домики, деревья, скалы, тропинки, рыболовов и охотников, пока не замечаем, что весь этот антураж складывается в подобие мужской головы с короткой бородой и всклокоченными волосами, словно это гигант, упавший навзничь. Низкий кустарник – это борода и усы, а разрушенная башня – нос великана. Остроумный художник даже изобразил зрачок, поместив на фоне затененной скалы круглую мишень, в которую прицеливается стрелок.

Маттеус Мериан

Старший Антропоморфный пейзаж, до 1646

Наиболее самостоятельными деталями в ландшафте, – пишет исследовательница, – оказываются миниатюрные стаффажи, люди и животные, которые отбрасывают тени, связывающие их с поверхностью земли. И все же на гигантском лице они выглядят почти что пришельцами. Такие несоответствия или несообразности напоминают зрителю, что этот ухоженный ландшафт – так тщательно сформированный усилиями населяющих его людей – имеет своей параллелью антропоморфный профиль, созданный художником, и, можно сказать, извлечен из него264.

Связи этого изображения с аллегорическими портретами Джузеппе Арчимбольдо, изображающими персонажей, составленных из книг, овощей и других предметов, лежит на поверхности. Интереснее то, что подобный антропоморфный ландшафт (хотя и нарисованный намного грубее) приведен на одной из иллюстраций в книге Атаназиуса Кирхера Ars Magna Lucis et Umbrae (1671). Иллюстрация разделена на три части, так что голова-пейзаж заключена между камнями с изображениями и подобием камеры-обскуры. Такое соседство не должно нас удивлять. Кирхер, типичный универсальный гений эпохи барокко, был одним из натурфилософов, развивавших идею lusus naturae, «игры природы». Эта странная категория из классификаций природы соединяла в некое зыбкое целое монстров из животного царства и подобные изображения, созданные без участия человека, которые мы бы сейчас отнесли к разряду парейдолий265.

Кирхер, что интересно, в очередной раз пересказывает историю Динократа и его колоссальной статуи, но проиллюстрировать ее не пытается266.

Гравюра Мериана породила бесчисленное множество вариаций и подражаний, однако самое любопытное из них, на мой взгляд, принадлежит роттердамскому художнику Герману Сафтлевену Младшему (1609–1685)267. Сафтлевен радикально упрощает и упорядочивает композицию – так что теперь чудовищный профиль великана образован исключительно руинами, и только роль зрачка исполняет человек, стоящий в дверном проеме.

Герман Сафтлевен

Горный ландшафт с руинами в форме человеческого лица, ок. 1650

Антропоморфный пейзаж у Сафтлевена утрачивает качества коллажа, выигрывая при этом в символической выразительности. Художник показывает, как анонимные остатки древних построек складываются в лицо, то есть прямо становятся чудовищем. Постройка, разрушаясь, приобретает черты живого, но эти черты, в противоположность интуиции Зиммеля, проникнуты человеческим духом едва ли не в большей степени, чем первоначальное строение.

Рисунок Сафтлевена замыкает мои рассуждения, позволяя прямо, а не метафорически, отождествить руины с монстрами. Если росписи Палаццо дель Тэ показывают чудовищ и руины в состоянии антагонизма, то Сафтлевен демонстрирует их слияние и взаимопроникновение. Теперь руины подобны останкам гигантов, выступающим из-под земли, словно стихия, некогда их породившая, отторгает их, возвращая на дневную поверхность, окончательно занятую нами.

IX. Естественная история руин

Я уже обращался к картине Мантеньи «Св. Себастьян» (1480, Лувр), где в руинах, образующих фон для мучений святого, можно видеть символ уходящего языческого мира. Тем не менее античность, закончившаяся триумфом христианства, отменившим языческих богов и властителей, никогда не уходила из европейского сознания, хотя отношение к ней менялось. Так, Данте в «Божественной комедии» помещает греческих философов, которыми он безусловно восхищается, в лимб. Они, как известный персонаж Булгакова, заслужили покой, и даже славу, но не заслужили света:

Там были люди с важностью чела,
С неторопливым и спокойным взглядом;
Их речь звучна и медленна была.

(Ад, 4, 112–114)