Память (Книга вторая)

Вечернее вино просилось наружу, но внуку Темучина сыну Джучи не хотелось выходить из теплого урусского жилища, под ветер, завывающий в дымоходе очага, под снег, что принес этот ветер. О нем сказал охранник в последнем вечернем докладе. Слава небу! Бурундай под защитой снега и темноты доверху заполнит ров, барсом прыгнет на стену жалкого урусского городка, что лепился на круче за покатой горой. Отсюда его не видно, и башен тоже не разглядеть из этого селеньица, сохраненного Бурундаем. Утром воитель успокоил его, доложил, что за день подготовка к штурму закончится, лес урусов хорошо послужит монголам, что лестницы готовы, древки копий удлинены, сабли отточены. Завтра утром Бату навестит больного Субудая — это пора сделать не только потому, что верный старый мерин достоин внимания за великие прошлые заслуги, — надо, чтобы он услышал весть о взятии города от самого внука Темучина сына Джучи, давно ждущего, когда он сможет гордо посмотреть в глаз Субудая.

Внук Темучина сын Джучи запахнул халат, утепленный мастерицами бывшего народа джурдже, торопливо выбежал наружу, побудив дремлющих охранников, и вернулся.

— Чингизиды?

— Спят, саин-хан, — ответил охранник. — Выпили много вина.

— Гуюк?

— Как и днем, никаких вестей.

— Бури?

— Тоже.

— Субудай?

— Стал совсем похож на старого одногорбого верблюда.

— Ха, ха! Стонет?

— Нет, саин-хан. Но лекарь говорит, болезнь у него внутри.

— Бурундай?

— Прислал гонца. Пошел на приступ, пожелал легких снов.

— Жены?

— Успокоились.

Наступила пауза, и охранник не знал, уходить ему или дожидаться вопроса. Внук Темучика сын Джучи сопел, раздувая ноздри, к лицу его прилила горячая кровь. Охранник попятился к выходу, боясь беспричинного гнева повелителя, но тот лишь коротко бросил:

— Пленницу!

Небо несло колючий снег к городу. Меж редких кустов его подхватывал ветер, рвущийся из долины дочерней реки. Сквозь снежную кисею мимо Бурупдая, тяжело дыша, бежали и бежали сквозь кусты воины с копьями, а эти совсем глупые урусы ничего не чуют. Спустились со стен и сидят у костров — за белой мерцающей пеленой инопа тускло проступали очертания башен, подсвеченных неверным красным пламенем. Само небо помогает Бурундаю! Город уснул, а сторожа греют у огня свои железные одежды, леденеющие наверху от холодного ночного ветра, и снега. Пока глаза Бурундая не закроются в последний раз, он будет благодарить небо за эту ночь — войско молча, не остановимо и беззвучно, как туча, движется на спящий город урусов, а сильный боковой ветер из долины дочерней реки уносит его грозные шорохи в широкую сырую снежную пустыню и там растворяет. Пусть эти беспечные урусы греются за стенами у своих костров, скоро их никакие костры уже не отогреют! И лишь бы его воины не превратили в большой костер весь этот город — погибнет золотое зерно, главная добыча Бурундая, за какую он завтра должен удостоиться благосклонного внимания Бату и одобрительного взгляда Субудая, если глаз старого воителя совсем не потускнеет до утра.

Передние воины должны уже пересечь открытое пространство, хлынуть через вал и ров к стене. Бурундай вглядывался в тревожную темноту, но сквозь мятущийся снег ничего нельзя было разглядеть, кроме кровавых отсветов урусских огней за крепостной стеной. Но вот на ней осветились и замелькали неясные фигуры. Их тени, огромные и уродливые, будто это были чудовища иного мира, простерлись к лесу и даже в небо, а красные отсветы колдовски высвечивали вокруг них пляшущую снежную сумятицу.

— Ур-р-ра-а-а-гх!

Конь Бурундая прянул на высокий голый куст. Больно хлестнуло по глазам веткой. Полководец прикрыл их, отжимая слезу пальцами свободной руки, а другой так осадил коня, что тот взвизгнул от боли и недвижимо застыл в мучительном оскале. А Бурундай наконец услышал музыку боя — лязг железа и предсмертные крики, но все покрыл всполошной набат. Урусы поздно хватились — во вселенной нет сил, что могли бы сейчас остановить воинов Бурундая. Их будут насквозь пронзать острыми пиками, опрокидывать вместе с лестницами в ров, засыпанный лесным хламом и мертвыми телами, разваливать им головы надвое мечами и топорами, но подымутся по другим лестницам другие, и урусов не хватит, чтобы умертвить всех. Увязив копья и дротики в телах врагов, отбросив сломанные сабли, они взойдут сейчас по человеческому мясу на стену, где вырвут из кожаных чехлов ножи, тут же падут от урусских железных дубин да мечей, и в этот момент прыгнет на город тысяча барсов Бурундая.

— Ур-рр-ра-гх!

Древний клич вырвался из тысячи глоток совсем рядом, и Бурундай открыл еще слезящиеся глаза.

— Ур-рр-ра-а-а-гх!

Грозный рев удалялся в метель и темноту, но стал слышней, потому что урусский колокол внезапно смолк, будто вдруг вырвали его железный язык. Вскочили уже на башню храма, опередив барсов Бурундая? Срывают одежды с юных дев, роются в княжьем доме, а этого маленького белоэадого волчонка волокут за волосы, чтобы утром Бурундай бросил его к ногам Бату?