Память (Книга вторая)

— Будто бы из-за границы он снабжал белогвардейцев оружием.

— Карасал? Оружием? А факты какие-нибудь были?

— Была правда в том, что летом 1918 года именно с заимки Карасала карательный казачий отряд доставил вниз оружие, и слух об этом, очевидно, жил в округе. Но это было оружие, изъятое белоказаками у тувинцев! Достоверную свидетельскую проверку факта можно было, наверное, сделать на Тодже, но в Туве тогда тоже шла гражданская война.

— И что-в расход?

— Карасал восемь месяцев просидел в минусинской тюрьме, той самой, от которой он вместе с Мариной Терентьевной отвел тувинского феодала Томута. Выть может, и это Карасалу ставилось в вину, и я не знаю, от кого и откуда пришел донос. Иной романист тут бы не удержался, чтоб для интересу не приписать донос самому Томуту, верткому и хитрому выродку, уцелевшему во всех передрягах.

— Короче — в расход?

— Карасал сам считал, что этот конец для него неизбежен, хотя все время оставалась надежда на Марину Терентьевну.

— А кто бы поверил жене?

— Не жене. Другим, которых она могла разыскать, в том числе и в Туве. И вот бумага, сыгравшая решающую роль в судьбе Карасала. Написана она была тем самым большевиком Яковом Константиновичем Потаниным, что работал вначале в Туве, а потом «внизу» председателем Тыштымского Совета. Во время контрреволюционного мятежа был подвергнут страшным пыткам, но сумел бежать и скрыться в тоджинскон тайге близ фермы Карасала. В этом документе я только заменю фамилию Карасала на его привычное для читателя прозвище и чуть сокращу заявление Я. К. Потанина: «Я большевик-революционер. Мне угрожала неминуемая смерть, а также моим товарищам. Карасал подвергал себя не меньшей опасности, в которой находились мы, и только благодаря его находчивости и непоколебимому характеру он спас многих, и в том числе меня. Мой долг как революционера-большевика вмешаться в постигшее его несчастье по гнусному ложному доносу о доставке им якобы для белогвардейцев оружия. Карасала я знаю как человека с великими качествами, и скорее, наверно, Енисей потечет в обратном направлении, нежели Карасал доставлял оружие белым. Повторяю, ложь, клевета, и я уверен, что с получением сего Карасал будет освобожден».

— Похоже на документ тех лет… Освободили?

— Да.

— Но все же: кто он был по родовой линии? И как эти братья-дворяне очутились в Сибири?

— Карасал интересен как личность, сам по себе, а история глубоко и своеобразно отразилась в его собственной судьбе. Звали его Владимиром Александровичем Мозгалевским, и был он внуком декабриста Николая Мозгалевского.

С 1920 года В. А. Мозгалевский руководил сплавом леса по Амылу, Кизиру и Тубе, потом работал директором кролиководческого совхоза, в Красноярском отделении «Союзпушникы», еще позже в инвентаризационной партии. Умер он в 1934 году на станции Уяр, где работала эта партия. Смерть наступила в результате несчастного случая — нес бутыль с молоком, поскользнулся и напоролся пахом на осколки так, что кровотечение не удалось остановить.

Всю эту историю я восстановил по воспоминаниям детей и племянников Карасала, архивным и эпистолярным материалам, собранным красноярским краеведом А. В. Вахмистровым, по беседам с потомками декабриста Николая Мозгалевского-правнучкой его М. М, Богдановой и праправнучкой В. В. Мемноновой, которая не раз встречалась в Минусинске после революции с ним и его братьями Виктором и Александром.

Приношу глубокую благодарность всем им, связавшим сравнительно недавние исторические имена и события, навсегда заключив их в круг моей памяти.

Слагаемые истории, прошедшие через один род… Разве это не интересно? Но дело не только в интересе именно к этому роду, тому или иному. Через ушедших людей, их дела и дни мы убеждаемся, что прошлое не ушло. Мы живем в нем, сами того не замечая, оно в нас-в нашем мировоззрении, нравственных нормах, каждодневных мыслях, чувствах, поступках, образе жизни, языке, наследственных — от деда к внуку — привычках, и уж от человека лично, а также общества, в котором он живет, зависит степень его духовного родства с предками…

История властно захватывала меня, и я постепенно начал понимать, что эта великая и единственная неизменяемая реальность выше всех наук, потому что связывает насюящее с прошедшим и будущим, ненавязчиво, мудро и всесторонне учительствует, царит над нами. О прошлом, его значении в жизни всех людей, обществ и каждого человека размышляли самые глубокие и беспокойные умы. Вспоминаю блестящие афористичные высказывания об истории многих декабристов, начиная с Александра Корниловича. И, словно подхватывая эстафету мысли, говорят о ней ярчайшие представители следующих поколений русских людей.

Александр Пушкин: «История, в том числе и древнейшая, — не давно прошедшее вчера, по важнейшее звено живой связи времени; тронь в одном месте, как отзовется вся цепь».