Память льда. Том 2

О, даже боги скорбят. Предайте себя моему духу. Я приму и вашу боль, сударь.

Чужое присутствие отпрянуло, но было слишком поздно. Итковиан предложил свой неизмеримый дар…

…и был поглощён. Он чувствовал, как распадается, разрывается его душа – слишком много!

Под холодными лицами богов скрывалось тепло. Однако в темноте жила печаль, ибо не боги оказались бездонны. Такими были смертные. Что до богов – они просто платили.

Мы – та рама, на которой они распяты.

Затем это ощущение ушло, оно покидало Итковиана по мере того, как чуждому богу удавалось отделиться, оставив Кованому щиту угасающие отзвуки горя далёкого мира – мира со своей жестокостью, слой за слоем ложащейся на длинную, мучительную историю. Они угасали… а затем исчезли.

Оставив ему душераздирающее знание.

Немного милосердия. Он сгибался под ношей боли Рат’Фэнера и растущим натиском ужасающей смерти Капастана, когда его внутренние объятия раскрылись ещё шире. Вопящие души со всех сторон – и каждая история жизни стоила внимания, стоила признания. Ни одну он не отверг. Десятки тысяч душ, жизни, полные боли, потерь, любви и горя, каждая вела к воспоминаниям о собственной смерти в агонии. Железо, и огонь, и дым, и падающий камень. Пыль и нехватка воздуха. Воспоминания о достойном сожаления, бессмысленном конце тысяч жизней.

Я должен искупить. Я должен ответить. Каждой смерти. Каждой.

Кованый щит потерялся в урагане, неспособный объять бесконечность свалившейся на него душевной боли. Но он боролся. Дар покоя. Снять с них раны боли, освободить эти души, чтобы они смогли найти свой путь… к ногам бесчисленных богов, или в царство Худа, или, воистину, в саму Бездну. Путешествия, необходимые для освобождения душ, пойманных в ловушку своих собственных мучительных смертей.

Я… Я – Кованый щит. Мне нужно… нужно держаться. Дотянуться… О боги! Освободите их, сударь! Это ваше задание. Сущность вашего обета. Вы – ходите среди мертвецов на поле битвы, вы несёте покой, вы освобождаете павших. Вы чините сломанные жизни. Без вас смерть бессмысленна, а отрицание смысла – величайшее преступление мира против своих детей. Держись, Итковиан… Держись крепче…

Но у него не было бога, к которому можно было бы прислониться, не осталось крепкой, неподатливой сущности, ожидающей его, чтобы удовлетворить свои собственные нужды. Он был всего лишь смертной душой…

И всё же я не должен сдаваться. Боги, услышьте меня! Я могу не быть вашим. Но ваши павшие дети – они мои. Узрите, что находится за моим холодным лицом. Узрите!

В жуткой тишине на площади Паран и остальные смотрели, как Итковиан медленно опустился на колени. Гниющее, безжизненное тело осело в его руках. Одинокая, коленопреклонённая фигура – казалось капитану – заключала в себе всю усталость мира, и Паран понял, что эта картина, выжженная отныне в памяти, никогда его не покинет.

Борьба – война, – идущая внутри Кованого щита, была почти незаметна. После долгой паузы Итковиан протянул руку, расстегнул ремешок и снял шлем, открыв кожаный подшлемник с пятнами пота. Длинные, мокрые волосы прилипли ко лбу и шее, скрыли лицо, когда он склонил голову. Тело в его руках распалось бледным пеплом. Кованый щит не шевелился.

Грудная клетка стала подниматься и опускаться медленнее.

Вздрогнула.

Затем движение прекратилось.

Капитан Паран метнулся к Итковиану, с колотящимся сердцем схватил его за плечи и встряхнул.

– Нет, будь ты проклят! Я пришёл сюда не для того, чтобы увидеть это! Очнись, ублюдок!

…покой – теперь ты есть? Мой дар – о, какое бремя…

Голова Кованого щита дёрнулась назад. Он судорожно вздохнул.

Усаживается… такая тяжесть! Почему? Боги – вы все смотрели. Вы узрели всё своими бессмертными очами. И всё же не вышли вперёд. Вы отвергли мой зов о помощи. Почему?

Малазанец, присев, передвинулся, чтобы видеть лицо Итковиана.

– Молоток! – крикнул он через плечо.

Пока целитель бежал к ним, Итковиан отыскал Парана глазами, медленно поднял руку. Подавляя разочарование, смог найти слова.

– Не знаю, как, – прохрипел он, – но вы вернули меня.

Усмешка Парана была вымученной.

– Ты – Кованый щит.