Память о розовой лошади

— Лошадь, конечно, другое дело: она эти двести двадцать мигом сжует. Сжует — и домой подастся, — он вдруг задумался, опять вспомнив давнюю поездку в родное село. Потом вздохнул: — Лошадь, конечно, это да. Удивительное животное. Есть у меня один друг, агроном с научной степенью кандидата... Хотя имеет он две служебные машины и одну свою, но по полям только на запряженной в бричку лошади ездит. Из машины, говорит, бензин, масло могут на землю пролиться, от нее гарь и дым, а из лошади, из ее, значит, выхлопной трубы, одна польза для земли бывает.

Давным-давно он заметил, что среди врачей вполне в ходу такие вот вольные шутки. Женщина опять засмеялась, но тут же, глянув на стрелки наручных часов, нахмурилась.

— Пора на работу бежать, — сказала она и спросила: — А вы, если не секрет, где работаете?

— На металлургическом заводе. Я заместитель директора завода по быту. Самая, знаете, хлопотливая должность.

Она кивнула и, протянув: «Понятно», как-то особенно внимательно, цепко посмотрела на стены дома, на пол, на потолок.

Закрыв за женщиной калитку, Андрей Данилович некоторое время задумчиво постоял возле ворот, потом пошел в дом одеваться — вот-вот должна была приехать машина. Что-то насторожило его в этом ее «Понятно», хотя — вполне возможно такое — он из-за болезненной обостренности в каждой подобной реплике глупо ищет какой-то второй смысл.

Надев свежую белую рубашку и хорошо отутюженный серый костюм, он повязал у зеркала галстук на шее и присел на самый край кресла. Напротив висела на стене картина. По Айвазовскому: «Девятый вал». Матросы уцепились за обломок мачты, а позади вздымается, нагоняя их, мерцающая волна с тяжелым пенным гребнем... На полотне, как раз над гребнем высокой волны, высвечивалась дыра. Сам же он, наткнувшись на угол буфета, и пробил картину, когда они переезжали сюда, в собственный дом. Теща, помнится, очень расстроилась: картину она берегла как память о покойном муже-художнике. Теперь, увы, тоже уже покойная теща. Ну, а так-то новым домом все были довольны. Еще бы... В старой квартире, где они ютились двумя семьями, его и брата жены, было не очень уютно: шумно, беспокойно, тесно. А жена готовилась в аспирантуру, да еще ждали второго ребенка.

Семье давно дом стал не нужен, более десяти лет велись одни и те же разговоры, как бы переехать поближе к центру города, то утихая, то вновь возникая с такой силой, что назревала серьезная ссора.

А чужие... Чужие бестактно связывали дом с его работой. Конечно, работа была такая, что если пойти на злоупотребления, то и дачу еще можно было бесплатно построить. Но он ничего бесплатно не брал — за все платил наличные деньги. Почему, ну почему они, привыкшие жить только в городе люди, не понимают простого — нужны лишь руки. Тогда и дом построишь, и сад посадишь.

2

Летом вблизи завода почему-то особенно сильно першило в горле от гари. Выйдя из машины у пятиэтажного здания заводоуправления, Андрей Данилович сухо покашлял. Всегда он здесь так кашлял, если утром успевал поработать в саду: сказывалась, наверное, разница в чистоте воздуха; правда, першение в горле скоро проходило, тогда утихал и кашель.

Недалеко от главного входа в заводоуправление на гнутых железных опорах, выкрашенных в серебристый цвет, чтобы они казались еще более легкими, высоко поднималась широкая доска с призывом: «Дадим Родине сверх плана... чугуна... стали... проката!» На левом крае доски улыбался сталевар с плакатно-ровными крепкими зубами и с широкополой войлочной шляпой на голове, сбитой на затылок, — так лучше был виден высокий лоб сталевара. Он улыбался на доске уже не первый год, но цифры продукции сверх плана часто менялись. Под доской сейчас стояли двое: инженер из мартеновского цеха в синей рабочей куртке и незнакомый Андрею Даниловичу человек в коричневом костюме.

Сгибая в коленях ноги, инженер чуть приседал и широко разводил руками, что-то объясняя незнакомому человеку.

— Горячий ремонт... Меньше простоев... Скоростные плавки, — уловил Андрей Данилович.

Возле этих опор, подумал он, люди собираются довольно часто — толпятся, смотрят на доску, обсуждают цифры и громко спорят. Но его она оставляет равнодушной, цифры не притягивают взгляда, хотя и нельзя сказать, что его не волнует, как идут дела на заводе; волнует, завод он любит и вместе со всеми переживает, если случается не выполнить план, но переживает как бы со стороны, словно неудачу хорошего знакомого или друга.