Память о розовой лошади

Вскоре для Роберта Ивановича пора томительного ожидания закончилась. Утром я вынул из почтового ящика письмо на его имя с обратным адресом консерватории. Отчим пощупал конверт, затем — не вскрывая — зачем-то стал рассматривать на свет, а потом, так и на вскрыв его при мне, ушел в свою комнату. Любопытства так и разбирало меня, я все крутился в коридоре и, не выдержав, заглянул к нему: отчим лежал на тахте, закинув руки за голову, и отрешенно смотрел в потолок, а рядом валялся разорванный конверт и четвертушка бумаги, на которой что-то было отпечатано...

— Потом, Володя, поговорим, — он даже не повернул головы в мою сторону.

Его поза, неподвижный взгляд, устремленный в потолок, — все это настораживало. Я постоял в коридоре, подумал и позвонил матери на работу.

— Такое вот, мам, дело, — сказал я. — Ты только не очень волнуйся. Ладно? Письмо тут пришло Роберту Ивановичу... Из консерватории. Так он, знаешь, лежит и в потолок смотрит. И ничего мне не говорит.

Чувствовалось, что мать заволновалась, — голос ее слегка осел:

— Неужели отказали... С чего бы это? Просто даже не верится. Ты пока никуда не уходи. А я сейчас... Мигом...

От горисполкома до нашего дома было рукой подать, И мать пришла скоро. Сразу подалась к своей комнате, кивнув мне на ходу, дескать, иди за мной; вошла и тихо спросила:

— Отказали?

Роберт Иванович вяло поднялся, сел на тахте и ответил:

— Почему? Нет, не отказали. Разрешили.

Он протянул валявшуюся рядом четвертушку бумаги. Мать прочитала письмо и обрадовалась:

— Конечно же — вызов пришел. А чего нам головы морочишь? Надулся, как сыч... Ребенок... Ей-ей, ребенок. Двое детей у меня: ты и Володя. Он тоже ничего толком не узнал — и сразу давай звонить. Напугал меня так, что я ног под собой не чувствовала, когда домой бежала.

Посмотрела на него и на меня и развела руками:

— Ну право, зачем же вы так?

Роберт Иванович и не обратил внимания на ее упрек.

— Знаешь, о чем думал? Десять классов я когда окончил? Задолго до войны. В училище от общеобразовательных предметов был освобожден. Почти ведь все забыл. А ну как провалюсь на экзаменах. Очень будет неловко — ведь не юноша.

Чепуховину он нес: память у него была хорошей, отчим наверняка многое помнил, и времени подготовиться к экзаменам было достаточно.

Присев к столу, мать внимательно на него посмотрела:

— Ты что, не хочешь ехать?

— Сама посуди, у нас хоть и маленькая, а семья. В консерватории же не год и не два учиться... А жить когда?

По-моему, мать перестала его понимать.

— Что значит жить? — спросила она. — В консерватории ты что — жить не будешь?

— Ну-у, жить... Работать, деньги для семьи зарабатывать, отдыхать в нормальных условиях, а не на койке в студенческом общежитии валяться. Разве не имею на это права?

Мать прижала к вискам пальцы, словно у нее разболелась голова:

— Подожди... Подожди, пожалуйста. Куда-то мы не туда поехали. Конечно, имеешь ты на все это право, только, я думаю, понятие жизни значительно шире... Думала, тебе надо учиться, чтобы полнее раскрыться, выразить себя...

— Выразить? Хорошо, понимаю тебя: раскрыться, себя выразить. Оперный театр откроется — и пойду туда петь. Разве нельзя и без консерватории себя выразить, стать настоящим оперным певцом?

— Конечно, можно. Кто говорит?.. Но зачем надо было тогда огород городить?

— Извини, но это была твоя затея. Это ты меня вез подталкивала, чтобы я под старость ходил в студентах, — он посмотрел на нее с подозрением. — А зачем? Почему тебе так хочется меня спровадить? Решила пожить врозь? Скажи прямо.

От удивления мать даже рот приоткрыла:

— Да я как-то, знаешь ли, о себе и не думала. Как тебе лучше... — и засмеялась: — Надо же вот так все взять и перевернуть.

Задумалась, посидела молча, а потом сказала так, словно все еще продолжала удивляться:

— Совсем о себе не думала. Как тебе лучше хотела.

3

Повестка из военкомата пришла немного раньше, чем я ожидал. Дежурный офицер за столиком с тремя телефонами взял ее, прочитал и посмотрел на меня как-то остро, с любопытством. Но тут же напустил на лицо равнодушное выражение, отдал повестку: «Проходи. Тебя ждут в кабинете военкома». И я пошел по мягкой ковровой дорожке в глубину коридора, недоумевая, зачем понадобился самому полковнику. В пустой приемной было светло, круглые шляпки гвоздей на обитой черной кожей двери ярко блестели.

Помедлив от волнения, я потянул на себя дверь:

— Можно? — и растерялся, увидев в кабинете не полковника, а постороннего мужчину в штатском.

Он стоял у окна, заложив руки за спину, и внимательно рассматривал что-то во дворе. На мой голос медленно повернул голову: похоже было, заинтересовался и тем, кто вошел, и не мог оторвать взгляда от происходившего там — во дворе за окном.

— Володя Согрин? — спросил мужчина.

Я смущенно пробормотал:

— Дежурный офицер сказал — здесь меня ждут...

— Заходи, Володя, — сказал мужчина и твердым военным шагом прошел к столу.