Память о важном (СИ)

– По крайней мере, до тех пор, пока вся эта игра в семью вам не надоест, и вы опять не исчезните, – Сатору оторопело застывает от этих слов, прибитый ими к земле, как гвоздями.

Пытается целиком и полностью осознать.

Пытается заставить ржавые шестеренки в своей голове крутиться.

И понимает. Понимает же, блядь. Потому что, если учесть, как много времени Сатору понадобилось, чтобы вообще в жизни Мегуми и Цумики появиться не только пересланными деньгами, оплаченными счетами и редкими пятиминутными визитами – он даже не может винить Мегуми за то, что тот так думает.

Не может винить за недоверие. За опасение. За настороженность – и желание хоть немного обезопасить себя от одного безответственного мудака, который черт знает по велению какой пятки решения принимает.

Сатору ведь и сам, блядь, не знает, почему. Почему находится здесь и сейчас, рядом с Мегуми. Почему продолжает в квартиру Фушигуро приходить.

Отпрыск Зенинов никогда и ничего не должен был значить.

Отпрыск Зенинов был лишь выгодным козырем в рукаве.

Отпрыск Зенинов…

…у отпрыска Зенинов есть имя. У отпрыска Зенинов есть не по годами взрослый взгляд. У отпрыска Зенинов есть жесткость в линии губ, которая приходит лишь с той жесткостью, которую ебучая, бьющая раз за разом жизнь заставляет внутри себя выточить.

Отпрыск Зенинов – Фушигуро Мегуми, и он стоит, блядь, больше, чем весь их гребаный гнилой клан разом.

А Сатору – мудак, и он не может Мегуми за недоверие винить.

Не может, даже если вдруг осознает, что абсолютно уверен – никуда он уже не уйдет, от Мегуми отвернуться не сможет, не захочет. Но Сатору и сам не знает, где находится источник этой уверенности – боится узнавать.

Боится, блядь, самой этой уверенности, хотя он – шестиглазый, всесильный, прочее дерьмо – думал, что в принципе давно бояться разучился.

А потом Сатору вспоминает. Вспоминает, с кем Мегуми имел дело до него. Вспоминает о Фушигуро блядском Тоджи – дерьмовость которого, как человека, кажется, может побить только его дерьмовость, как родителя.

А после Тоджи – вот же он, Сатору, еще один взрослый, на которого Мегуми не может положиться.

Черт возьми.

Черт.

Охуенно завоевал доверие ребенка, Годжо.

Медаль тебе за освоение искусства проеба, Годжо.

А Мегуми, ответа не дожидаясь, уже отворачивается. Уже продолжает шагать себе дальше, на застывшего Сатору внимания не обращая.

И только напоследок, не оборачиваясь, кидает знакомо сухо, знакомо бесцветно:

– Дорогу домой я сам найду. Уж здесь мне ваша помощь не нужна точно.

И Мегуми уходит.

Уходит.

Уходит.

А Сатору почему-то так и не может найти сил пойти следом, не может придумать правильные, нужные слова, не может сделать хоть что-то – хоть, блядь, что-то.

Что-то, что даст причины этому лишенному детства ребенку вновь научиться кому-то доверять.

Сатору никогда не был тем, кому доверять стоит – и стать таким человеком не может.

…или не хочет?

Молодец, Годжо.

Гребаный ты кусок дерьма.

Всегда без сомнений бросаясь в бой, Сатору никогда трусом себя не считал.

Вот только сейчас, глядя на удаляющийся силуэт ребенка – на эту крохотную и хрупкую, но выпрямленную стальным стержнем спину.

Сатору трусливо остается стоять на месте.