Память сердца

Конечно, все эти годы, пока мы не виделись, Илья Гутман не стоял на месте, не такой он человек. Я следил за его работами и поражался росту творческого диапазона – публициста, мыслителя, философа. Горячего неравнодушного человека. Патриота своей страны и своей профессии… Я видел, как на глазах он превращался в маститого мудрого практика. Меня потрясла его задумка о фильме «Не стреляйте, мы журналисты!». Эта картина должна была стать данью памяти всем нашим фронтовым операторам времен Великой Отечественной и тем, кто сегодня, рискуя жизнью, ведет съемки в горячих, взрывоопасных точках планеты. Это должен быть фильм (я рассказываю со слов самого Гутмана), повествующий о самоотверженности журналистов, героев-репортеров…

Я представил себе, каким проникновенным будет этот фильм, да еще созданный именно Гутманом. Это воззвание от первого лица – от имени журналиста – к человечности . От оператора, несущего свет правды под снайперскими прицелами, под пулями; уязвимого, смертного, взывающего к правителям и армиям нашего жестокого времени, содрогающегося в конвульсиях от беспощадной борьбы между Добром и Злом.

Я не видел этого фильма и даже не знаю, удалось ли Гутману воплотить свою задумку в жизнь. Но понимание, какой удивительный путь прошел этот человек – от оператора-хроникера, с задачей простой фиксации разворачивающихся на глазах событий, до большого мастера, автора-режиссера, осознавшего великую миссию художника «Глаголом жечь сердца людей!», заставляет меня гордиться тем, что я был его современником и соратником.

Ну что ж, здесь, видимо, время и место, исполнить панегирик документальному кино! Есть в нем такое определение творческой деятельности, как «автор-оператор», «автор-режиссер». В художественном, игровом кино режиссер-постановщик, как правило, работает над сценарием, написанным не им, а другим человеком. И его мировоззрение, его гражданская, человеческая позиции раскрываются с помощью палитры различных выразительных средств в процессе постановки. Совсем другое дело – кино неигровое, кинопублицистика. Из всего многообразия тем, явлений, фактов, событий жизни на земле кинодокументалист, во всяком случае такого масштаба, как Илья Гутман, выбирает тему, над которой хотел бы работать, сам. И начинает ее пробивать ! Да-да! Именно так у нас это называется – пробивать! Потому что творец, убеждая, бьется, борется с власть предержащими в разных инстанциях, изнашивая сердце, истрепывая нервы, отдавая на алтарь искусства свое здоровье… Спорит до хрипоты, до изнеможения! Зачем? Во имя чего? Он пробивает право воплотить на экране свою мечту в жизнь! Право рассказать людям о том, что его так волнует, о чем он не может молчать. Вот так!..

Арцеулов

С Арцеуловым Олегом Константиновичем я больше работал как с оператором. А как с режиссером – только на одной картине «Гнедые, серые, вороные», где он и автор сценария, и режиссер, и снимал сам.

Помню берега Москвы-реки, пастбища, распластанные до городской черты. На заливных лугах пасутся табуны буденновских коней. «Пасутся вольны, не хранимы…» Есть еще в Подмосковье места не потравленные, где течет чистая Москва-река, где еще есть рыба. Стоят невырубленные сосновые боры. Шумят дубравы. Сытные тучные луга кормят табуны, в которых гладкие крупы коней лоснятся, словно налитые.

Видимо, у Арцеулова была какая-то договоренность – мы въехали в заповедную зону без препятствий. Дошли до ближайшего табуна. Расположились. Олег побродил вокруг и вдоль табуна, выискивая для себя точки съемок. Остановился, подозвал помощника с камерой. Сел на кофр и стал наблюдать за жеребчиком-стригунком. Тот вылез из-под кобылицы, осмотрелся: «Что? Где? Как?», – решал, чем заняться. Лихо подпрыгнул боком в одну сторону, потом в другую; отбежал метров на десять, вытянул шею, будто хотел узнать, все ли его видят. Всеми четырьмя копытами одновременно оторвался от земли, легко подпрыгнул и задумался: «Получилось или нет?..» И поскакал, прыгая в одну сторону, в другую… Подбежал к матери, опять уткнулся, куда ему надо, и тут же выскочил обратно, будто он сыт и прибегал только отметиться. Опять осмотрелся и начал скакать. И так несколько раз, повторяя одно и то же.

Олег снял только один дубль, длинный – метров на двадцать пять. Монтажер высказывала свое неудовольствие: «В документальной картине, короткометражной, такой длинный план! Не знаешь, где резать!»

«Зачем резать? – думал я. – У Арцеулова получился пусть длинный, но монтажный, со своей законченной пластикой и драматургией план». Этот план не был формальным, как обычно снимают длинную панораму, это продуманный мини-рассказ с началом, кульминацией и финалом. Конечно, этот план Олегом был продуман и весь вошел в картину – в этом арцеуловское видение.