Память сердца

И я шел… Мне казалось, что кто-то сильный на меня давит, со мной борется. Хочет остановить, но не может. У него нет рук, – толкает меня плечом, под коленки. Останавливает грудью… У меня подкашиваются ноги, могу упасть. А я иду! Иду назло! Кому?.. Не имею понятия. Но иду. Не знаю, сколько прошел! Как?.. Но шел долго – почти без сознания. Кому-то было нужно, чтоб я дошел. И я шел и ничего перед собой не видел. Несли ноги…

Солдат при полном снаряжении на марше проходит семь километров за час. За какое время прошел я свои восемь километров? Больной, без сил, с закрытыми глазами?.. В ливень!..

Наконец остановился. Открыл глаза: крайняя изба Русско-Никольского села. Наше село – Татаро-Никольское, до него еще два километра. Ничего не соображая, подошел, ухватился за скобу двери… и ввалился в сени. Упал. Сколько пролежал, не знаю…

Открыл глаза: надо мной мать заплаканная, сестры плачут… Отец!.. Из района уже вернулся! Старушка – хозяйка избы… Мне так захотелось пить! Не знаю, попросил или нет. Старушка зачерпнула и подала мне ковш кваса. Я выпил. И вдруг захотелось огурца солененького! То ли я попросил, то ли старушка сама догадалась; вышла в сени и принесла пяток огурцов в миске. Видно, сказал я, что есть хочу. Хозяйка достала кусок курицы из печи, по-моему, кашу какую-то. Я все ел и ел!.. А старушка, крестясь и поминая Бога, причитала:

– Ну, слава те, Господи! Слава! Отступила «болезня», выздоровел парень-то, Нинмихална! Выздоровел!.. Выстоял сынок-то, Макар Осипыч! (Так на русский лад называли отца.) Победил «болезню» сын-то! Молодец! Твоя кровь!.. Идите, садитесь за стол все. Вечерить уж…

Все плакали. Плакал и отец, целуя меня. Для всех было непостижимо: что случилось?! Три месяца не ел так! Или вовсе почти не ел!

Старушка перекрестила меня:

– Ну, Михална, вымолили мы сынка-то твово. Твоими да моими молитвами. Ты у свово бога, я у свово… Вымолили!..

– Эх, Порфирьевна, бог-то у нас един. Только вы креститесь, а мы молимся душой и сердцем. Един бог у нас, Порфирьевна. Един…

По-моему, от усталости я потерял сознание и проспал остаток дня. Очнулся на другой день, уже дома.

Раннее утро. Рядом на скамье – доктор. Глядя на меня, чему-то улыбается:

– Ну и что, голубок? Есть хочешь?

– Да!

– Ну и молодец. Поправляйся!.. А я тебя знаю: ты прошлую зиму с детским садом приезжал больницу от холода спасать. Дров навез – кучу! Всей больницей разгружали. Помнишь?..

Мне было легко. Захотелось выйти на волю – к речке, тополям. Увидеть гусей, пасущихся под присмотром лайки на лугу, у ключей…

А прошел я эти восемь километров от Черкасска часа за три. А может, и больше!.. Словом, весь приступ – на ногах.

Так я победил малярию.

Зима. Козловка

Увлекся я!.. Педагогика педагогикой, а закончу-ка я рассказ, как с отцом косили мы в лесу, заготавливали сено для нашей лошадки.

Так вот. Лошадка до зимы не дожила. Пришлось отцу отдать тушу сельскому старьевщику, который собирал шкуры, шерсть, пух птичий и еще что-то.

А зимой по деревне прошел слух, что сын китайца Хли – Хариз Мамин привез воз сена из леса. Все удивлялись, «чье сено, откуда, где нашел»? Отец мой забеспокоился. Попросил у председателя лошадь и поехал в лес. Сена нашего на месте не оказалось. Собственно, оно уже не было нужно, но можно было, наверное, продать его. Зимой многим не хватает сена. Отцу было, конечно, очень обидно: весь труд пропал.

– Мы с сыном несколько дней косили, – никак не мог он успокоиться: – Трудились-трудились до седьмого пота, – и все это китайцу досталось!.. – Но жаловаться, добиваться справедливости никуда не пошел. И китайцу про ворованное сено не напоминал. – Со двора ничего не вернешь! Разгруженное сено не вывезешь…

Но я решил по-своему наказать китайца – отомстить и за себя, и, главное, за отца, которого, по моему глубокому убеждению, не смел никто обижать. Тоже мне! Какой-то китаец будет богатеть, жировать «на нашем горбу»! Он у меня попомнит!..

Договорившись с Касимом, пробрались мы ночью к Хли во двор. Брат стоял «в дозоре», а я пополз к саням, стоящим почти у самого дома, намереваясь надрезать постромки. Резать было трудно: упряжь, и без того жесткая, на ночном морозе заледенела, превратившись в деревяшку. Лежа навзничь в снегу, не щадя рук, я пилил и пилил пеньковую петлю, которой крепится оглобля к саням. А для чего? Как мне виделась сцена мщения? Объясняю…

Наутро в «Заготзерно», в Пачелму, должен был выйти обоз. Я знал, что Хариз, сын китайца Хли, тоже занаряжен в эту поездку. Мне виделась живая картина: где-нибудь, прямо посреди поля, у него лопаются постромки! И… растерянный, он остается один с полным возом – «ни тпру ни ну»… Пусть попотеет, побегает, шельма!..

Итак, выехали мы с обозом. До села Козловка проехали двадцать с лишним километров, – но, как назло, у китайца никаких происшествий! Плохо надрезал я, что ли?..