Память сердца

Великие русские писатели тоже не были забыты. Но уже не бабушка нам читала их. Иногда — мама, но чаще — Ариадна. Позже каждый читал сам свои любимые книги. Мы знали наизусть сказки Пушкина и я до сих пор могу цитировать отрывки из них. Фантастические рассказы Гоголя заставляли нас трястись от сладостного страха, а русские народные сказки, которые нам рассказывала моя няня, уносили нас в другие воображаемые края, где Иван-Царевич преодолевал, благодаря Василисе Премудрой, все трудности и женился на прекрасной царевне.

Все это питало наше воображение, унаследованное, вероятно, от отца, и подвигало нас к творчеству в очень юном возрасте. Каждого — в своей сфере. Ариадна писала драмы и трагедии, которые мы, юные актеры, разыгрывали перед родителями. У нас был настоящий занавес, отделяющий публику от «сцены», пространства, образованного лоджией спальни.

Однажды наше представление было грубо прервано: один из зрителей заметил Ариадне, что произнося свою тираду, нужно быть к публике лицом, а не спиной. Моя сестра довольно резко ответила дерзкому зрителю, что ее речь обращена к луне, поэтому она должна смотреть в окно, на небо, и что она ничего изменять не собирается. Вмешалась мама и, поскольку Ариадна не хотела ни изменить позу, ни извиниться, представление было прервано.

Обычно же все проходило благополучно и, когда опускался занавес после последнего акта, мы с достоинством раскланивались в ответ на аплодисменты благожелательной публики.

Однако наши подвиги не исчерпывались театральными представлениями. Были еще концерты Юлиана и выставки наших картин. В этой последней сфере мое место было наравне со старшими. Ах! Воображение! Прекрасный дар нашего отца! И по сей день я благодарю его за это.

Мы, в самом деле, творили вселенную, наполненную фантастическими существами, где все было — тайна и волшебство. За каждой картиной жили феи и чародеи, добрые и злые. Самый страшный обитал в рабочем кабинете нашего отца, за картиной. Некто в профиль, вызывающий беспокойство, держащий цветок между пальцами. Мы его называли «нехорошим дядей». Перед ним мы не могли проходить без дрожи. Он и по сей день встречает посетителей музея.

Наши игры временами принимали странное направление, например, «визуализации». Так я называю эту игру сейчас. Тогда у нее не было имени. Мы играли в нее вечером, уже лежа в постелях. Для всех троих нужно было время, чтобы уснуть, и время это не терялось впустую. Мы придумывали общую тему, которую должны были «визуализировать», «сделать видимой», но не только в своем воображении, не только умозрительно. Мы должны были, в самом деле, видеть и каждый, по очереди, описывать свои видения. Я могу совершенно правдиво засвидетельствовать, что это любопытное упражнение выполнялось нами без малейших затруднений. Я абсолютно не знала, что подобная практика существовала у некоторых последователей йоги и других духовных школ, но результат достигался путем долгой и упорной тренировки.

Часто мы выбирали темы из волшебных сказок. Так, я помню замок Спящей Красавицы, возникавший в темноте детской спальни. Некоторые из этих видений были более пугающими, например, замок Синей Бороды. Именно это мрачное строение, ощетинившееся башнями и зияющее черными провалами окон, всплывает в моей памяти, когда я слушаю оперу Бартока. Но мы любили также создавать чисто воображаемые образы, такие как море, которое никто из нас никогда не видел. Могу уверить вас, что образ, описываемый каждым из нас в малейших деталях, совершенно отличался от прочих.

Другая игра состояла в том, чтобы рассказывать по очереди сцены из будущего, где мы все, конечно же, являлись героями. Мы никогда не записывали этих невероятных приключений. Прежде всего, их было слишком много и каждый вечер приносил все новые. И затем, для нас они были не более чем забавой. Психоаналитики! Простите нам наше неведение. Мы не знали, что вы существуете.

Ели мы отдельно, в детской, под присмотром воспитательницы двоих старших детей. У меня была только няня, но я ела вместе со старшими, усаженная на высоком стуле. Когда родители заканчивали свой обед, мы чинно дефилировали перед мамой, чтобы получить «canard» — драгоценный кусочек сахара обмакнутый в кофе, наслаждение которое превосходило удовольствие от любых других лакомств.

Мои родители много принимали: писатели, философы, художники — весь артистический и интеллектуальный мир бывал у нас. Я думаю, что менее многочисленными были музыканты и композиторы. Из-за непонимания как музыки, так и идей Скрябина отношения между ними были подчас натянутые. Безусловно, я поняла все это гораздо позже. В младенческом же возрасте я была убеждена, что весь мир живет в дружбе и согласии, и что никто не может испытывать недружественных, а тем более враждебных чувств, к таким совершенно замечательным людям, как мама и папа, которых мы обожали (я употребляю это слово в своем первичном смысле) и которые, в самом деле, были лишены недостатков и слабостей.