Память сердца

А в краткие жары —
Непросыхающих болот
Зловредные пары?

— Как это великолепно! — восхищался он.

В первый раз мы играли эту сцену в довольно скромном клубе, чтобы проверить себя на публике, «обкатать».

Без костюма, без грима, на концертной эстраде Борисов превращался в старого служаку, нагромождая препятствия перед сильной духом женщиной, запугивая избалованную светскую даму всеми ужасами, предстоящими ей на каторге:

Да… страшный край! Откуда прочь
Бежит и зверь лесной,
Когда стосуточная ночь
Повиснет над страной…

Он не только выполнял приказ из Петербурга, он и для себя самого испытывал волю и преданность жены декабриста, и тем сильнее был взрыв его чувства преклонения, когда он признавал себя побежденным. Он кричит Трубецкой, плача от радости и умиления:

Я вас в три дня туда домчу!..
Эй! запрягать, сейчас!..

Зараженная его темпераментом, я со слезами благодарности протянула ему обе руки. Это вышло совершенно непроизвольно, но так от души и уместно, что Борисов решил оставить для дальнейших выступлений это взволнованное рукопожатие.

— Молодец, доченька, это у тебя здорово получилось.

Где мы только не играли «Русских женщин»! И в Колонном зале Дома союзов, в Доме Красной Армии, в Доме ученых, и в скромных клубах, и в университетских аудиториях, и всюду был великолепный прием. Мы выезжали в Ленинград, Харьков, Тулу, Калинин, играли в Кисловодске, Железноводске и т. д.

Борисов предлагал мне:

— Сделаем большую, настоящую концертную программу — мы с тобой и пианист. Нужно хорошенько обдумать, чтоб довольна была публика, доволен был репертком, пресса, ну и мы с тобой, разумеется.

Но мне трудно было надолго оставлять театр и съемки в кино, чтобы уехать в концертное турне с Борисовым.

Концертная жизнь, в те годы была совсем непохожей на нынешнюю. То, что имелось несколько конкурирующих между собой концертных организаций, для актеров было, пожалуй, неплохо. Но худо, что к концертному делу примазывались сплошь и рядом «жучки», мелкие дельцы.

Однажды меня и К. В. Эггерта пригласили участвовать в концерте в Колонном зале Дома союзов. На афише значилось: «Вечер артистов кино. Ната Вачнадзе, Вера Малиновская, Коваль-Самборский, Кторов, Жизнева, Фогель, Ильинский, Константин Эггерт, Наталия Розенель и другие». Я должна была с Эггертом играть сцены из лермонтовского «Маскарада» и «Медвежьей свадьбы» Луначарского.

Вдруг за день до концерта мне позвонили устроители:

— Мы вас очень просим кроме объявленных сцен с Эггертом сыграть сцену из «Русских женщин» с Борисовым.

— Но, позвольте, ведь и без того мое выступление с Эггертом займет минут восемнадцать-двадцать. Еще одна сцена… не слишком ли много? Кроме того, у вас вечер киноактеров. Какое же отношение Борисов имеет к кино?

— Это неважно, Борисова любит публика. С ним у нас все согласовано. Если вы откажетесь, у нас срывается вечер: кроме вас, Ильинского, Жизневой и Кторова, все киноактеры отказались.

Затем позвонил Борисов:

— Доченька, ну чего ты капризничаешь? Тебе же выгодно показаться в трех различных ролях. Они отлично платят и, главное, тут же после выступления, без всякой канители.

Я согласилась.

В этот вечер я играла с Эггертом одноактную пьесу в Доме Красной Армии, и мы приехали в Дом союзов к концу первого отделения. За кулисами было очень многолюдно, но, кроме Жизневой и Кторова, я не увидела там ни одного киноактера. Зато спорили, кричали гортанными голосами пестро одетые артисты хора цыган:

— Что это? Ведь в афишах нет никаких цыган!

— Это — наш сюрприз, так сказать, подарок публике: Борис Самойлович и цыгане.

Устроитель широким жестом указал на цыган.

— Идем, дочка, — позвал Борисов, и мы вышли на эстраду.

Слушали и принимали так хорошо, что все мои неудовольствия испарились. Мы без конца выходили на поклоны. Вытирая мокрый лоб, Борисов шептал:

— Видишь, как замечательно. Вот сейчас получу свои кровные, а через четверть часа буду пить чай у себя дома.

Я ушла, чтобы переодеться к сцене из «Маскарада», в Круглом фойе галдеж усилился, казалось, что идет какая-то ссора, скандал. Я выглянула в фойе. Ругались по-русски и по-цыгански. Борисов грузно сидел в кресле, мрачный, напоминавший своим видом погорельца.

Перед ним лебезили молодые, розовощекие устроители вечера:

— Клянемся всем святым, Борис Самойлович, это недоразумение. Арестована касса, но это так, простая формальность. Завтра в восемь часов утра вам привезут деньги. Вы еще не успеете проснуться.

Борисов ответил медленно и грустно:

— Боюсь, что я таки успею проснуться.

— Борис Самойлович, вы нас обижаете… Клянусь своей честью…

Борисов криво улыбнулся и решительно сказал мне:

— Дочка, одевайся и иди домой. Не сердись на старика, что я уговаривал тебя.

В это время один из устроителей, вылощенный, с усиками и румянцем, сказал, как ни в чем не бывало:

— Наталья Александровна, вас просят на сцену.