Память сердца

Борисов часто сетовал на это, агитировал меня, чтобы я «требовала» у Анатолия Васильевича такой же «удобной» одноактной пьесы для Борисова и меня.

Организатором Вечера одноактных пьес А. В. Луначарского был И. И. Дарьяльский, работавший тогда в Малом театре суфлером.

Может быть, если мне придется писать о Степане Кузнецове, я остановлюсь на исполнении им роли барона в «Баронской причуде». Он был гениальным актером, и не хочется говорить о нем мельком. Наряду с Кузнецовым блистал на этом вечере Борисов. Я уверена, что невозможно найти лучшего исполнителя роли банкира в «Банкирском доме»; хитрость и тупость, подозрительность и самовлюбленность составляли сложный рисунок этого типичного буржуа-рогоносца.

При прощании с актерами Дарьяльский сказал, что через два дня пришлет каждому из нас деньги на дом, Борисов покосился на меня:

— Скажи, голубчик, а мы успеем проснуться?

Очевидно, он вспомнил вечер артистов кино в Колонном зале. Я дернула его за рукав, мы знали Дарьяльского как товарища по театру и честнейшего человека. Но Борисов скептически улыбался: для него Дарьяльский был новым человеком. Он тут же набросал четверостишие:

Аплодисменты, общее веселье…
Спектакль окончен. Что ж?
Ведь легче перейти Дарьяльское ущелье,
Чем получить с Дарьяльского свой скромный
гонорар.

Через день он позвонил мне:

— Я благополучно перешел Дарьяльское ущелье. А ты?

— Я тоже.

Мне он написал во время этого спектакля:

Н. А. Розенель

На зло врагам и некоторой прессе
Вы смело мчались в голубом экспрессе
И в образе, доселе незнакомом,
Сумели нас пленить «Банкирским домом».

Экспромты Борисова отличались от многих других тем, что действительно импровизировались тут же, на лету. Он записывал их на листках блокнота, на обрывках газет карандашом, своим корявым почерком, повторял их всем окружающим, а на завтра забывал.

Бывало, в очередной поездке сидишь с ним в вагон-ресторане, и под мерный стук колес он, покусывая карандаш, что-то пишет на страничках блокнота или на бумажных салфетках и бросает листки возле моего прибора. Это были рифмованные путевые заметки, эпиграммы, пародии. Как я жалею, что не сохранила этих листков!

Я не перестаю себя упрекать, что не сберегла также шуточных стихов Прова Садовского, А. И. Зражевского, А. В. Васенина.

Много курьезного, подчас трогательного было в наших поездках; неприятности легко забывались, а встречи с новым зрителем, знакомство с большими и малыми городами, душевность и теплота остались в памяти.

Припоминаю такой эпизод: мы с Борисовым едем в любимый Харьков играть «За океаном». Наши товарищи уехали из Москвы на несколько часов раньше. Борисов и я отправились вечерним поездом.

Вхожу в вагон и останавливаюсь на пороге своего купе, там на «моем» диване лежит двухлетний ребенок, синий от натуги, с заведенными глазами, не кашляющий, а буквально лающий; рядом с ним заплаканная мать и няня. В коридоре меня хватает за руку взволнованный отец:

— Ради бога, вы видите в каком состоянии ребенок; у него тяжелая форма коклюша, вся надежда на перемену воздуха, его везут в Крым. Позвольте няне остаться в купе, ему все время нужны теплые припарки и клизмочки.

— А у няни есть билет?

— Да, я купил ей жесткий бесплацкартный. Вы можете пойти на ее место.

Мне жаль ребенка и родителей, но меня возмущает мелочность и развязность отца; я знаю, что он человек со средствами. Ну взял бы для няни второй билет в международном, мне бы экспедитор достал другой. Как быть? Идти в бесплацкартный, накуренный переполненный вагон? Важно приехать свежей, бодрой, чтобы не ударить в грязь лицом перед требовательной харьковской публикой, а тут бессонная ночь обеспечена! Иду советоваться с Борисовым.

Он сидит в своем купе, окруженный солидными дядями итээровского типа. На столике бутылка вина, конфеты, тасуется колода карт. Рассказываю ему о моей беде.

— Ай-ай-ай, доченька, как же это получилось? Выпей вина, попробуй эти конфеты. Как же получилось нескладно! Вам сдавать, — обращается он к своему vis-à-vis. Я ухожу, чувствуя, что начинаю злиться на Борисова. «Буржуй противный! Легко ему, играет в карты, беседует, а я без места! Еще пристает с вином и конфетами».

Меня выручает проводник, уступивший мне свое купе. Утром, когда я выхожу в коридор, Борисов бежит мне навстречу, видно, ему немного совестно, он приглашает в купе, ухаживает, угощает:

— Знаешь, дочка, а ведь мне ночью было не лучше, чем тебе. У моего соседа оказалась не то бронхиальная астма, не то тоже коклюш. Я глаз не мог сомкнуть всю ночь. Вот смотри.

Он протягивает мне листок из блокнота: