Память сердца

Хмара подошел и просто остолбенел при виде этих карточек с «аристократическими фамилиями». Мейнерт вопил в рупор, чтобы ему немедленно привели этого негодяя; бегали, суетились, разыскивая помрежа, но он навсегда сбежал из Штаакена, даже не явился за деньгами. Режиссер и директор бушевали и собирались обратиться в полицию.

Выяснилось, что этот тип с немецкой фамилией и подданством — русский по матери. Быть может, это была антисоветская выходка по моему адресу, быть может, просто хулиганство. Во всяком случае, он не поленился самым красивым почерком написать на сорока карточках: «Акулька Плюгавая», «Филька Кот» и т. д.

Закончилась наша работа приемом у директора в его особняке в Тиргартене. Он благодарил нас за «талант и преданность делу», мы его — за отличную организацию и заботливое отношение к артистам. Затем мы все пожали друг другу руки и пожелали успеха этому и следующим фильмам.

Никакого своего штата работников, кроме технических служащих, кинофабрики не имели. С некоторыми заключались более или менее продолжительные контракты, но это не значило, что актер X, заключивший контракт с фирмой N, будет именно там сниматься: фирмы сдавали напрокат актеров в другие киноорганизации, менялись между собой и т. п. Ловкие бизнесмены и на этом наживали деньги. Приведу пример. Некая фирма пригласила работать молоденькую чешскую актрису Анни Ондра на роль энженю-комик. Ей предложили тысячу марок в месяц. Анни Ондра с восторгом согласилась — для нее тогда это было несметное богатство. Она понравилась немецкой публике, ее похвалила пресса; словом, она «прошла»; фильмы с Анни Ондра делили хорошие сборы, а она все продолжала получать свою тысячу марок. Ее переманивали другие кинофирмы, предлагая ей в пять-шесть раз больше. Но она не могла нарушить договор; контракт был заключен на четыре года. Наконец за очень большую сумму неустойки ее удалось выкупить у первых хозяев, которые отвечали на все упреки:

— Мы ее «открыли». Наше предложение сниматься было для нее неожиданным подарком судьбы. Мы рисковали, платя ей тысячу марок, теперь мы хотим на ней заработать. Что тут дурного?

Юридически договор не считался кабальным, и нужно было, чтобы расторгнуть его, добровольное согласие фирмы.

Во время последних съемок «Дела прокурора М.» мне непрерывно звонили, присылали телеграммы из фирмы «Оскар-Освальд фильм», вызывали на съемки фильма «Отель „Савой“», в котором у меня была интересная роль. Так как съемки в Штаакене затянулись, то все сцены, в которых я не была занята, отсняли без меня, а мне пришлось в течение двенадцати дней, самых напряженных за всю мою работу в кино, сыграть перед кинокамерой всю роль.

Фабрика была на окраине западной части Берлина, по сравнению со Штаакеном совсем близко, и все-таки я уезжала из дому в шесть часов утра и возвращалась в двенадцать ночи. Шесть часов отдыха, которые мне были оставлены, я проводила в тревоге и бессоннице.

У меня уже в течение двух последних месяцев был объемистый сценарий, в котором синим карандашом были отчеркнуты мои сцены; из-за того, что я задержалась в Штаакене, режиссер оставил в моей роли главным образом интимные сцены, первые и крупные планы. Общие планы и две-три сцены на натуре играла дублерша, очень похожая на меня силуэтом. Когда я просматривала куски фильма, я неожиданно увидела себя на улице у объявления гадалки-хиромантки; снята я была спиной к публике, видна только часть щеки.

— Позвольте, — воскликнула я, — когда же это было? Я ни разу не была на этой улице!

— Но вы на ней будете завтра, — ответил довольный режиссер.

Еще бы — раз ошиблась сама исполнительница, значит, и публика не заметит, что это дублерша. На следующий день меня подвезли к объявлению гадалки на одной из казарменных улиц мрачных рабочих кварталов в Нордене, северной части Берлина.

Моя роль была как бы началом и концом фильма, прологом и эпилогом. Я играла вначале восемнадцатилетнюю доверчивую, жизнерадостную девушку, а в последней части — измученную сорокалетнюю женщину, наконец, после долгой разлуки, нашедшую свою дочь.

Я хотела гримом и костюмом подчеркнуть прошедшие двадцать два года и предложила режиссеру первую часть играть в парике, так как два десятка лет тому назад женщины не стригли волос по-мужски.

— Мне нужны длинные платья с высокой талией, большие шляпы, парик, причесанный так, как полагалось молодой девушке в 1908 году.

— Um Gottes Willen![20] — ахнул режиссер. — Вы будто сговорились с господином Хмарой. Это все фантазии русских режиссеров. Ну если вам очень хочется, попудрите волосы, сделайте тени под глазами в последней части. Нам необходимо через десять дней освободить павильон.

Он сам будто сговорился с Мейнертом. Очевидно, Хмара и я были воспитаны в других традициях московскими театрами.

В последней части я напудрила волосы у висков, сделала тени у глаз, куталась в шаль — вот и все. Режиссер был вполне доволен.