Память всех слов

Он лишь низко поклонился почтенному Энроху, приору сообщества Братьев Бесконечного Милосердия в Камане, и, отговорившись болью в животе, вышел из общей столовой. Часовню Лааль обогнул подальше и – чтобы случайно никто не послал его присматривать за могилами – вызвался добровольцем для ухода за козами. После обеда, состоявшего из миски жиденького бульона и кусочка овсяной лепешки – приор не забыл о его проблемах с желудком, – Альтсин вышел из монастыря под предлогом медитации на Белом пляже.

Лучше так, чем лежать на твердых нарах и уплывать в сон, – хотя именно спать ему хотелось больше всего.

Он уклонялся. Так называл это: словно вел мысленный поединок без оружия с тенью. Не парировал удары, избегал непосредственного столкновения, а лишь отступал, менял позицию.

После двух месяцев мучений он перестал реагировать – если говорить о простейших рефлексах. Нужды тела оставались нуждами тела, он не мог отказываться от еды, питья и отдыха лишь потому, что ОН тоже мог чувствовать голод или усталость, а Альтсин не знал, выполняет он свои желания – или его. С тем же успехом он мог перестать дышать.

Совсем другое дело, когда речь шла о сомнениях духа. Разума. Игра в «мое – не мое?». Он, Альтсин Авендех, бывший вор, бывший моряк, бывший странствующий писарь и учитель, никогда бы так не думал, не чувствовал, не ощущал. Видя двух подростков, лупящих друг дружку кулаками, он не сомневался, что тот, который поменьше, с разбитой бровью, выплевывающий собственный зуб, выиграет, потому что… потому что его дух несокрушим, а тот, побольше, – по сути трус, прячущий страх за глуповатой ухмылочкой, он уже удивлен и испуган тем, что жертва все еще стоит и не падает. Не знал бы, что тот, выше на голову, расплачется после первого же пропущенного удара, потому что больше всего он боится боли. Не знал бы, что заводной конь, проезжающий по улице, испугается, в корчме вспыхнет драка, а купец на торге – ловко обманывает, взвешивая, поскольку у него два комплекта гирек.

Ну ладно, об этом последнем он бы догадался и так: наблюдал за купцом какое-то время, а фокусы с быстрыми пальцами, подменяющими гирьки, Альтсин знал наизусть.

Мое или не мое? Мысли, знания, чувства.

И эмоции.

Внезапные приступы гнева, раздражения, пустого веселья, необъяснимой печали. Чувства как удары шпорами или рывки узды, которыми невидимый всадник пытается направить его в нужную сторону. Как проклятущего коня. К тому же были они коварны, ведь как – во имя вечно мокрого зада Аэлурди – он мог оценить, является ли внезапный прилив раздражения на старого Энроха «даром» божественной души? Ведь спокойный святоша умел быть по-настоящему нервирующим – с той своей добродушной улыбкой и ласковым выражением лица.

Самое важное – это оставаться собой.

В тысячный раз к нему приходила эта мысль, и в тысячный раз Альтсин кисло улыбался. Собой. То есть – кем? Кем-то, кто, словно вода, приспосабливается к сосуду. В городе – вор, за его стенами – матрос, пастух, гребец, дровосек… Был он всем и никем. Это должно измениться, решил он в тысячный раз. Когда он уже разберется с проблемой с богом, сидящим в его голове, то вернется в город, в единственный город, который он любил по-настоящему, в Понкее-Лаа, и тогда он поможет Цетрону навести там порядок. Лига Шапки должна оставаться наиболее сильной, умелой, безжалостной – если желала противостоять коварству Совета и разных фанатиков вроде графа Терлеаха. Хватит убегать, пора сделать ход.

Улыбка на его лице стала шире, а потом исчезла. Альтсин повторял это себе несколько месяцев – и несколько месяцев оставался на месте. Заякорился в монастыре, поскольку монастырь – единственное место, где он чувствовал себя в безопасности. Предыдущий, в котором он провел какое-то время, укрываясь от кошмаров, принадлежал Братьям Попечителям Убогих, а поскольку и мужские, и женские монастыри Баэльта’Матран сотрудничали друг с другом по всему континенту, то у Альтсина не было проблем со вступлением в каманское сообщество. Кроме того, он предложил щедрый дар, а, согласно традиции, люди, ищущие спокойствия и бегства от мира, находили первое и второе под опекой Великой Матери.

И вроде бы все оставалось хорошо, он не позволял Реагвиру поглотить себя, поскольку Объятие было именно этим; душа бога не могла сделать такого без его согласия, а прежде Серый океан превратится в мочу, чем сукин сын его получит. Но провести остаток жизни за кормлением стад коз, прополкой монастырского сада, молитвами, медитациями и уклонениями, беспрестанными уклонениями…

Всякий раз, когда Альтсин представлял себе такое будущее, он чувствовал, словно под ногами его разверзается бездна.

Нет. Завтра он встретится с человеком, который вроде бы знал, где находится та племенная ведьма. Аонэль. Он принял на себя тяжесть, которую должна была нести она, дал ее матери яд и отослал ее ласковой смертью – Мягким Сном, как говаривали наемные убийцы, – к предкам. Дух той женщины не взывал к его совести, Альтсин сделал то, что необходимо, и теперь Аонэль была должна ему.