Память земли

Молодому специалисту, доктору Голиковой повезло. Спонтанный пневмоторакс, известный ей лишь по институтскому курсу, был налицо. Четкий, классический. Со слов жены больного (снятый с машины, он уже не говорил), Шура Голикова установила, что он ездил в неудобной повозке — бедаре, испытывал, вероятно, резкие толчки, вследствие которых разорвалась спайка. Завбольницей Октябрина Максимовна — сокращенно Инна Максимовна, или заглазно Инеса, жена заворготделом райкома, подлая, с Шуриной точки зрения, баба, но прекрасный, когда хочет, врач, — подтвердила и диагноз доктора Голиковой, и ее решение: дренаж, то есть отводную трубку. Инеса деликатно консультировала все время, пока Шура делала самое трудное.

Закончив операцию, совершенно счастливая своей практикой, Шура за дверью палаты столкнулась с мужем. Сергей стоял в персональном запасном халате заведующей — профессорски снежном, с вышитыми на кармане инициалами Инесы, а сама она щебетала, пыталась отвернуть Сергея от облупленной, давно не беленной стены и, потрагивая надбровья — дескать, вот как измоталась, как отдаюсь работе, — мягко улыбалась, говорила, что Сергею Петровичу можно в любую палату, что Сергей Петрович, хозяин райкома, — хозяин везде. «Зараза», — подумала Шура. «Не буду мешать вам», — улыбнулась Инеса.

Со дня победы отвыкший от вида убитых, изувеченных, Сергей задержался перед палатой, расспрашивая жену о Конкине. Он, узнал, что в легком Степана Конкина инфильтрат, то есть пораженный микробами участок. Инфильтрат прирос к плевре — эластичному мешку вокруг легкого, а когда оторвался — воздух пошел через прорыв под плевру.

Излагала Шура четко, профессионально, явно не думая о Конкине-человека, а только о Конкине — объекте своего труда. Из ее слов Сергей понимал, что в коммунисте Конкине, будто в аварийной машине, случилась поломка, имеющая специальный термин «спонтанный пневмоторакс», и не просто спонтанный, а «спонтанный клапанный», так как в участке аварии надорванная ткань сделалась клапаном, впускающим воздух внутрь и не выпускающим обратно.

— У нас с тобой легкое прилегает вот так. — Шура плотно прижала ладошку к ладошке, все еще испытывая возбуждение от своей работы, проделанной над Конкиным. — А у него между плеврой и легким набился воздух, механически сдавил легкое и сдавливал, компрессировал с каждым вздохом все больше.

— И что сделано?

— Прорезь между ребрами, — ответила Шура и, оглянувшись — нет ли кого в коридоре? — чмокнула мужа в щеку, по-девчачьи довольная и собой, и его вниманием к ее лекции, и самим его появлением в этот поздний час.

Появился здесь Сергей после заседания райисполкома, где опять сцепился с Орловым. Орлов предлагал снять Конкина, сорвавшего переселение в хуторах Кореновского Совета, а Сергея занесло: он, вопреки неписаному правилу, почти закону, по которому руководитель райкома и руководитель райисполкома представляют собой одно целое, заявил, что действия председателя Кореновского Совета глубоко партийны и что райком будет во всех затопляемых колхозах поддерживать такую линию.

Теперь — взбудораженный, сознающий, что тактически допустил глупость, — Сергей стоял возле палаты. В палате, организованной сегодня в ординаторской, — живой упрек Голикову, который со дня секретарства четвертый уже месяц не изыскал средств на инфекционное туботделение и которому хитрая Инеса ничего сейчас не напомнила: сам, дескать, полюбуешься, — лежал Конкин. Прикрытые его веки были голубыми, будто снятое молоко; сквозь тонщину сомкнутых губ виднелись (каждый как бы в отдельности) крупные зубы. Вмонтированная в его бок, в прорезь, резиновая трубка была воткнута другим концом в банку с водой, подкрашенной риванолом, и из трубки выбулькивались пузыри. Они, как и дыхание лежащего, распространяли палочки; Сергей не без содрогания подумал об этом и, нарочито подойдя вплотную, бодро поздоровался, остановился в своем белейшем халате, который должен был то ли предохранять Сергея от излучающего инфекцию Конкина, то ли инфекционного Конкина от пришедшего с улицы Сергея.

Никелированные ланцеты в стеклянном шкафу на стеклянных полках, прямоугольное пятно не натертого мастикой пола на месте вынесенного дивана, надпись на стене: «Тихо» — все не вязалось с тем Конкиным, которого знал Сергей. Да и Шура, едва ступила в палату, мгновенно стала другой — бесстрастной, больнично-спокойной. Она профессионально подержала запястье торчащей из-под простыни руки, показала глазами толстой пожилой сестре, что та может удалиться, дала распоряжение лежащему под простыней побольше кашлять. Мол, хотя и не хочется — надо.

Конкин начал кашлять, в банке захлюпало, и Шура произнесла:

— Видите, воздух выходит. Больно? Очень хорошо. Это расправляется легкое. Еще больней будет, когда отсосом станем откачивать.

Исповедуя принцип: «Пациент должен знать, что с ним происходит», — добавила, что через два дня, когда плевральный мешок начнет прилегать, она не разрешит открыть рта, а сейчас — кашлять, кашлять и разговаривать.