Память золотой рыбки

Однажды, через несколько лет, мы оказались в двух встречных трамваях. На остановке я посмотрела в окно того, который шел в обратном направлении. Люди входили и выходили. Отец тупо смотрел перед собой. Казалось, он ничего не воспринимает. Я уставилась на него сквозь стекла и на секунду захотела пересесть в другой трамвай. Вдруг отец резко посмотрел в мою сторону. Мой трамвай тронулся, я обернулась, но все, что смогла увидеть — лишь его затылок. Голова упала вперед. Казалось, он внезапно заснул. Или умер.

Я часто думала, что мой отец умер, но тут он неожиданно появлялся откуда-нибудь из-за угла.

Волосы у него не редеют. Постепенно они седеют, но кажутся такими же густыми, как и двадцать лет назад. Он невысокого роста — раньше мне это никогда не бросалось в глаза. На каблуках я, конечно, выше его. Он ходит повсюду и рассказывает всем, что я его дочь. «Твой отец стоит под дверью», — сообщают мне коллеги. У них смущенный вид. «Слушай, он уже два часа там ждет на холоде». «Но он что-то рано. Идете вместе обедать?» Мне видно его из окна туалета, когда я выглядываю, встав на батарею. Под мышкой он держит газету. Смотрит на часы, по сторонам, будто чего-то ищет. Читает заголовки. Заходит к портье. Больше я его не вижу. Я долго мою руки и выхожу из туалета. Беру пальто, еду в лифте на первый этаж, желаю портье приятного аппетита. Я делаю мрачное лицо, но ненадолго. Отца нигде нет.

* * *

Это началось через полгода после моего первого причастия, когда врач заподозрил у мамы аппендицит. Утром 31 декабря маму привезли в больницу. Так как отец накануне вечером домой не пришел, она оставила для него сообщение на работе и записку на обеденном столе. Потом она повела нас, детей, к соседям. Она передвигалась мелкими шажками, согнувшись пополам от боли — от испуга мы даже рассмеялись. Только после этого ее увезли в больницу на машине «скорой помощи».

Вечером она позвонила. Она желала нам всем по очереди веселого Нового года, и мы все по очереди всхлипывали в трубку и не могли ничего сказать в ответ.

Вместе с аппендиксом были удалены две опухоли. Врачи поздравили маму и сказали, что она правильно поступила, вовремя обратившись в больницу. 2 января объявился мой отец вместе с какой-то молодой женщиной, которая должна была присматривать за нами, пока мама в больнице. «Это Ребекка», — сказал он и тут же снова испарился.

Я часто представляла себе, что мой отец умер. Иногда я отдавала ему последние почести, иногда плевала на застывшие веки.

Мы должны молчать. Мне одиннадцать лет, и никто не должен знать. «Мы переехали, и точка», — говорит мама. И мы всем должны это твердить. Мы перебрались на съемную квартиру в другом районе. Поскольку электрическая компания уже знает, что за клиент мой отец, они повесили в подвале нашего нового дома, рядом со счетчиком, ящик, в который нам приходится бросать монеты, чтобы у нас было электричество. Иногда резко выключается свет, и стиральная машина перестает работать. Тогда кто-нибудь из нас ищет карманный фонарик и мелочь, спускается вниз, в подвал, и подбрасывает монет. Они со звоном падают на дно ящика. Вообще мы должны это делать поздно вечером, чтобы никто не увидел. Хотя этот серый ящик висит на видном месте в прачечной для жильцов. Все знают, что он там висит с тех пор, как мы сюда переехали. «Это никого не касается, — говорит мама. — Мы ни перед кем не обязаны отчитываться».

* * *

Незадолго до того, как я встретила отца с незнакомой женщиной на набережной, мама проходила плановый профилактический осмотр, и врачи обнаружили у нее опухоль еще и в прямой кишке. «Крошечную, — сказала мама. — Ее мигом удалят, вот увидите». Она провела в больнице две недели. Это было здорово. Нам два раза в день доставляли на дом готовые блюда, которые мы еще теплыми отправляли в мусорное ведро. В остальном нас не беспокоили. Я звонила маме часов в семь утра и в семь вечера и сообщала, что все в полном порядке. Отца я видела каждое утро, когда он выходил из ванной и доставал из шкафа свежее белье. Несколько раз он оставался дома и вечером, звал нас в пиццерию и после этого разрешал смотреть по телевизору все, что угодно и сколько угодно. Я не обрадовалась, что маму выписывают, но, когда я ее увидела, у нее был такой жалкий вид, что я разревелась. Она тоже разревелась, но принялась утешать меня. Это не помогало.

* * *

Я прихожу домой из школы. Утром мама попросила меня сходить в магазин и стала диктовать список. «И йогурт. Нет, подожди, не надо йогурт. Лучше фрукты. Пиши: яблоки». Тут она вспомнила, что сегодня среда.

— Ты разве не работаешь сегодня в кафе после обеда?

— Нет.

— Почему?

— Шторреру я сегодня не нужна.

— Что ты натворила?

— Оставь меня в покое.