Памяти Петра Алексеевича Кропоткина

Отдельные обвинения приводились порознь для каждого подсудимого. Прежде всего был осужден один политический преступник Ауштадт, на которого падало подозрение в том, что он знал о подготовлениях к мятежу и принимал участие в совещаниях о нем. Он ездил, — говорил прокурор, — с Шарамовичем в култукский лазарет, не будучи болен; там, при тесноте помещения, он не мог не слышать происходивших разговоров; находясь же с Шарамовичем в хороших отношениях, даже должен был принимать в них участие. Против этого обвинения подсудимый приводил то, что оно основывается не на фактах, а на подозрениях; что, ездивши в лазарет, был действительно болен, так как во время сильного дождя в Муриной пробыл целую ночь в балагане, куда заливалась вода, и, не имея на себе сухой нитки, сушился потом целую ночь у огня, что видели конвойные; после этого заболел и был отправлен поручиком Лаврентьевым в лазарет, где был, действительно болен, что могут подтвердить смотритель лазарета и доктор. Шарамович же ему ничего не говорил. Возвращался назад с Шарамовичем, в Мурино, случайно, по неимению другой подводы.

Затем были призваны к суду 2 крестьянина култукской партии, укравшие у смотрителя станции дробовик, незадолго до мятежа. Это обстоятельство, как показывали некоторые, послужило к ускорению начала мятежа. Действительно, 13 июня, в отсутствие смотрителя, два пьяных крестьянина забрались к нему дом и, на виду остававшейся дома девочки, сняли со стены дробовик и бежали в лес. Один из них попался навстречу смотрителю, который погнался за ним. Тогда бежавший прицелился в смотрителя, но спустил курок у незаряженного ствола. Партия постаралась скрыть это обстоятельство, обещая расправиться с виновным своим судом. В оправдание свое обвиняемые показали, что были пьяны и не помнили, что делали, но председатель и прокурор указали им на то, что один из них помнит, что курка не спускал и что они бежали, следовательно, не были уж так пьяны. Хотя суд и старался дознать, кто подучивал их к этому, но ничего не удалось узнать.

Мантурихинская партия приводила в свое оправдание, что еще заранее 30 человек (3 балагана) заявляли есаулу Попову, что готовится мятеж и что они не желают принимать в нем участие, за что товарищи хотят их перерезать. (Неудовольствие между этими двумя партиями началось еще раньше, когда десятник первого из балаганов, бывший артельщиком, не хотел выдать другому провизии на 13 человек, вместо 10, хотя тот и говорил ему, что у него в балагане 3 бродяги.) Это обстоятельство, — говорила партия, — заставило ее целую ночь пробыть без сна, и посылать патрули; г. Черняеву, заставшему их в таком положении, они объявили только, что боятся бродяг; есаула же Попова просили перевести их в другое место. Г. Попов отвечал, — говорили подсудимые, — что все это пустяки, но что во избежание неудовольствия их перевезут туда, где товарищи и не найдут их. Г. Попов отверг это показание, говоря, что поляки говорили ему, что неудовольствия произошли потому, что часть не хотела жаловаться на то, что дают дурное мясо. Затем, в оправдание своего ухода из партии 26-го июня, все ссылались на принуждение, которого не мог избежать и г. Попов; в доказательство же своего неучастия в мятеже обвиняемые приводили, что бежали с дороги, не доходя до Мишихи. Г. Попов подтверждает, что, действительно, передовой отряд, возвращаясь из Лихановой, выгонял всех из балаганов и гнал в Мишиху. К этому некоторые прибавляли, что г. Попов сам видел, что они шли неохотно, когда разговаривали с ним, за чаем и т. д. Пастух, пасший скот для политических преступников, отлучился с места, так как Шарамович приказал ему гнать скот в тайгу, что он сделал, но ушел в другую сторону и, пробыв в тайге 4 дня, вернулся и явился к русским, по уходе мятежников. Некоторые ссылались на показания конвойных, которые говорили, что такого-то видели шедшим с мятежниками, но без оружия. Другие же, наконец, говорили, что во время пальбы под Быстрой сидели за кустами и смотрели, а когда все кончилось, пришли и явились полковнику Черняеву.