Памяти Тамары Григорьевны Габбе

- В его работах встречаются интересные мысли. Но вот знаете: есть такие собаки, которые умеют родить щенков, а выкармливать, воспитывать не умеют. Так и Шкловский: родит мысль, а додумать ее, вырастить, поставить в связь с другими - не в состоянии. Кто-то другой должен подбирать его мысли и выхаживать, растить их. Сам он из них ничего толкового сделать не способен.

* * *

- Прочитала книгу Нечкиной "Грибоедов и декабристы", - сказала мне однажды Туся. - Интересная книга. Но самое большое место в ней все-таки занимает и: Грибоедова нет, декабристов тоже маловато, а вот и тянется 700 страниц.

* * *

- Хочется иногда умереть, - сказала я Тусе однажды, очень утомившись. (Это было еще на Сущевской, задолго до Тусиной болезни.)

- И мне тоже, - сказала Туся, - очень. Но я не позволяю себе мечтать о смерти. Это было бы не по-товарищески, свинство. Это то же, что самой уехать в санаторий, а других оставить распутываться, как хотят.

* * * Мне часто случалось жаловаться Тусе на чью-нибудь очередную грубость - в домоуправлении, в издательстве, в Союзе. И сама она нередко жаловалась мне на грубость чиновников. Однажды, когда мы с ней рассуждали о природе чиновничьего хамства, она сказала:

- У советских служащих психология своего рода пенсионеров. Они рассматривают свою зарплату как пенсию, выдаваемую им государством на двух условиях: они должны являться в определенное помещение к определенному времени и находиться там 7 часов. Всё! О том, что в это же время, за эти же деньги они должны производить какую-то общественно-полезную работу - они и не подозревают. Они ссорятся, мирятся, флиртуют, рассуждают о ценах на мясо и на чулки, где что дают, где что выбросили, кто с кем живет... А тут являемся мы с вами, отрываем их от интересных разговоров, задаем неинтересные вопросы, требуем чего-то, и ждем, и настаиваем. Естественно, что эти странные претензии их раздражают.

На полушутливый вопрос одного молодого человека, на ком следует и на ком не следует жениться, Туся ответила:

- Жениться можно только на той женщине, с которой вам, мужчине, было бы интересно встречаться и разговаривать даже если бы она была не женщиной, а, как и вы, мужчиной.

* * * - Терпеть не могу бабьих упреков: "Я отдала ему молодость, а он...". Что значит "отдала"? Ну, а если так, и держала бы при себе свою молодость до пятидесяти лет...

* * * У Туси был дар замечательной характерной актрисы - тоже один из не реализованных ею талантов. В ленинградские времена она с аппетитом показывала всех наших студентов и студенток:

Ирину Грушецкую, сообщившую ей по секрету, что в Москве у нее намечается роман с кем-то из конструктивистов: "Я всегда думала, что мне нравятся худые, ан нет! - Длинная пауза. - Оказывается, я люблю полных";

Крюкова, белокурого, томного маменькиного сынка, с колечком на пальце (Туся изображала, как он изящно изгибает этот палец с кольцом, записывая лекции);

Людмилу Помян, студентку, которая любила рассказывать, что она особенно нравится морякам: "стоит мне закурить на улице - и сейчас же подходит морячок. У меня что-то роковое в изгибе верхней губы, вы не находите?" - и у Туси начинала изгибаться, прямо змеиться верхняя губа.

- Вам не кажется, Лидочка, - спрашивала Туся, - что Степанов23 (и она показывала его осклабленную, какую-то косую и многозубую улыбку) - удивительно смахивает на мертвую лошадиную голову? "Терем-теремок, кто в тереме живет"...

Про Пискунова24 она говорила, что он - вылитый Урия Гип, и показывала, как он потирает руки; про Кононова 25 - что он, конечно, только притворяется человеком, а на самом деле - унылая старая лошадь; придет с работы домой и требует: "жена, сена!" - жена подвязывает ему под подбородок торбу, и он всю ночь, стоя, жует... Я часто жаловалась Тусе на Егорову, редакторшу Детгиза, которая загубила две мои книги. Встретившись с ней впервые, Туся была поражена ее злобным лицом, злобным голосом и немедленно начала ее изображать: "Как же вы не поняли, Лида, какая у нее главная профессия? Редакция - это так, случайный заработок. Каждый вечер она выходит на ловлю детей: посулит ребенку конфетку, заведет в пустую парадную и снимет с него валеночки". И Туся показывала, как Егорова, с лживой улыбкой, приманивает ребенка конфетой, потом грузная, натужась, стаскивает с него валенки: "с одной ноги - за папу, с другой ноги - за маму".

Любила Туся показывать супругов Тихоновых - как муж говорит, говорит, говорит, без паузы, без передышки, а жена ждет, копит силы, словно на качелях раскачиваясь - и вдруг встревает в его речь с размаху и говорит, говорит, говорит, и теперь уже он ждет, наливаясь от нетерпенья красной кровью, когда можно перебить и встрять.

Дар характерной актрисы - как и все ее дарования - не покидал Тусю до последних дней. Дней за 10 до смерти она показывала, с трудом присев на постели, как Маша, очень глупая сестра, сто'ит Тусе побрести в ванную, начинает ее уговаривать, въедливым, тупым, настырным голосом:

- Тамара Григорьевна, лягте в коечку! Вы бы легли в коечку!