Памятник футболисту (Скандал в благородном семействе)

Лонг стоял пораженный. Нет, он что-то не понял. Они говорят на разных языках.

— Чего уставился? — сказал Олафссон, поднимаясь в свою очередь. — Серьезный больно, шуток не понимаешь. — И не оборачиваясь пошел к тренировочному полю.

Лонг проводил его взглядом.

На следующее утро он лежал на пляже с Марией. Стоял яркий голубой и золотой воскресный день, какие бывают только на побережье. Море слепило серебристой чешуей, набегало, отбегало, словно играя, солнце грело вовсю. Даже чайки сменили свой обычно грустный призыв на радостный клич.

У «футбольных девушек» был «сеанс загорания», и они ушли на свой укромный пляж, чтобы загорать совершенно обнаженными. Мария тоже сняла с себя купальник и тоже выбрала укромный уголок, но соседствовали там с ней не ее подруги, а Лонг, которого она ничуть не стеснялась. Здесь был тонкий нюанс — она не развлекалась, не отдыхала с милым па пляже, она работала, то был «служебный» загар, и, раз, полагалось загорать обнаженной, она так и делала, независимо от того, лежит рядом с ней Лонг или нет.

Лонга это тоже не особенно смущало. В конце концов, в этом году на побережье большая часть женщин приходила на пляж в одних трусиках, да и те можно было разглядеть лишь в микроскоп.

Кроме того, его мысли были далеки от фривольностей. Он горячо пересказывал подруге свой разговор с Олафссоном.

— Ты представляешь, что мне сказал этот бирюк? Шуток я, видите ли, не понимаю! Ничего себе шуточки! Между прочим, я бы не удивился, если бы он действительно играл па тотализаторе.

— Я тоже, — заметила Мария, — так ведь многие делают.

— Ты имеешь в виду футболистов?

— Конечно, даже из юниорской команды. Я у них сама видела карточки.

— Невероятно, — сказал Лонг. — Я всегда считал, что для футболиста это неэтично.

— Почему? — удивилась на этот раз Мария, она отбросила с лица густые волны золотых волос и уставилась на Лонга. — Скажи, ты бы мог, например, играть на скачках?

— На скачках другое дело, но...

— А делать ставки в тото, скажем, на игры других команд, не твоей?

— Не знаю... — задумчиво протянул Лонг.

— А отсюда до ставок и на свою команду один шаг.

— Ну хорошо, — опять загорячился Лонг, — пусть официальный тотализатор, но подпольный! Это же черт знает что!

— Какая разница, — возразила Мария и повернулась на живот, подставив дневному светилу великолепную, и без того шоколадную, спину, — только в официальном тото львиная доля идет олимпийскому комитету, а в подпольном — самим играющим, ну и букмекерам, конечно.

Загнанный за последнюю линию обороны, Лонг прибег к помощи тяжелой артиллерии.

— Хорошо. Ставят на выигрыш «Рапида» у «Ювентуса» 3 : 2. А Виктор тайно поставит на «Ювентус» и пропустит парочку голов. Загребет кучу денег.

— Загребет, — согласилась Мария.

— Но это же предательство! Подлость. Он предает свое знамя, цвета родного клуба!

— Да, в общем-то, это, конечно, свинство, — Мария снова повернулась на спину и закрыла глаза. — Но, с другой стороны, не свинство выставлять за дверь Олафссона? Он же не виноват, что ему за тридцать, что он старик. Сколько лет он служил верой и правдой клубу, сколько на нем заработали! Или Каспи. Мало, что ли, «Рапид» уплатил за него «Арсеналу», а до этого «Арсенал» «Викингам»; перепродают, как вещь. Деньги огромные, а что сами-то вы, футболисты, от этого имеете? Ничего. Ты говоришь — знамя клуба, цвета. Слушай, если тебя завтра продадут в «Лазурию», ты чьи цвета будешь защищать в матче с «Рапидом»? А? Вот  то-то и оно.

— Так что ж, ты считаешь, что Олафссон прав? — прибег к последнему аргументу Лонг.

— Да нет, конечно, — после долгой паузы ответила Мария, в голосе ее не было убежденности. — Не прав. Но понять его можно, — закончила она решительно.

Оба этих разговора Лонг еще долго пережевывал, осмысливал. Какой же он все-таки еще дурак. Мария, девчонка, и то лучше него разбирается в современном мире. А он все живет какими-то давно устаревшими понятиями: «знамя клуба», «долг», «честность». Болтовня все это. Но как могут люди идти на обман, на сделку с собственной совестью?.. А почему на сделку, если их совесть не протестует?

Лонг пребывал в растерянности, в сомнениях.

Как это иногда случается в жизни, конец сомнениям положило событие, задуманное с целью склонить Лонга к одному решению, а склонившее к прямо противоположному.

Однажды утром он обнаружил у себя в ящике официальное письмо. Так он решил, потому что письмо было напечатано на машинке. Но, едва начав читать, Лонг понял, что письмо частное и даже сугубо доверительное. Начиналось оно довольно интимно: «Слушай, щенок!»

Далее шло следующее: