Памятник крестоносцу

— На этой мерзости — я думаю, господа судьи, это слово вполне оправдано — мы видим нечто, долженствующее изображать поле боя, где наши войска — а то, что это наши войска, легко определить по тому, как они одеты, — сражаются с врагом. Хотя нас здесь опять-таки прежде всего интересует проблема благопристойности, разрешите мимоходом обратить ваше внимание на то, как изображены наши храбрые воины: они лежат мертвые и раненые в окопах, словно потерпели поражение, а ведь — благодарение богу! — мы выиграли войну. Но не в этом главное. Я хочу, чтобы вы посмотрели на этих трех чудовищ, полулюдей-полуптиц, которые кружат над нашими войсками. Все мы знаем про то, как ангелы явились нашим славным доблестным воинам и помогли победить гуннов. Если бы здесь было запечатлено это прекрасное божественное видение изображающее ангелов с распростертыми крыльями, в развивающихся белых одеждах, это было бы благородное и возвышенное зрелище. Но вместо этого перед нами какие-то отвратительные чудища. И вот к чему, господа судьи, я веду свою речь. Ответчик со свойственным ему стремлением к непристойности, отмечающим каждый его мазок, пририсовал этим чудовищам женские формы: перед нами снова наполовину обнаженные женские фигуры, с тщательно выписанными грудью и торсом, который заканчивается перьями; конечно, только извращенный и похотливый ум мог создать такое. Ну, скажите, пожалуйста, господа судьи, чем еще, если не крайней извращенностью, можно объяснить то, что ответчику пришло в голову изобразить каких-то непонятных женщин-уродов?

Тут с галереи раздался гневный протестующий голос, в котором Стефен сразу узнал голос Глина:

— А вы когда-нибудь слышали про гарпий, которых Гомер упоминает в «Одиссее», вы — невежественный осел?

Зал ахнул. Председатель суда возмущенно застучал молоточком и, поскольку нарушителя порядка обнаружить не удалось, объявил:

— Еще одна такая выходка, и я потребую немедленно очистить зал заседаний.

Когда тишина был восстановлена, Шарп, несколько сбитый с толку этой репликой, продолжал с еще большим ядом, чем прежде:

— Я еще не покончил с этой картиной. Здесь, господа судьи, на заднем плане, но достаточно отчетливо — если вы, конечно, в силах на это смотреть — нарисованы три человека: двое мужчин и женщина, которых расстреливает взвод солдат. Это зрелище — и всегда-то неприятное, но порой неизбежное во время войны — в данном случае тем более омерзительно, что три потенциальных трупа также почти наги и прикрыты лишь тряпьем. Настолько наги, что, несмотря на малые их размеры, без труда можно определить, к какому полу принадлежит каждый.

Шарп перевел дух и скромно вытер усы белоснежным носовым платком, точно эти слова могли их загрязнить. Затем он продолжал:

— Но это, господа судьи, еще не все: самое убедительное доказательство вины ответчика находится на вот этом панно. Уже самое состояние, в котором мы его видим, говорит о справедливом возмущении наших граждан. И возмущении вполне законном. — Он зловеще махнул указкой в сторону панно. — Мы отнюдь еще не покончили со всеми непристойностями. Перед нами снова полураздетая женщина. И как же она изображена? В момент, когда представители наших вооруженных сил подступают к ней с безнравственными намерениями. Короче говоря, хоть мне и не хотелось бы произносить это слово, перед нами — изнасилование. Просто трудно поверить, что у нас, в христианской стране, могли изобразить этот непристойный акт, и притом без всяких прикрас, да еще рядом поставить ребенка, который смотрит, как они катаются по земле.

По залу пронесся ропот, и приободренный им Шарп ловко перевел указку на последнее панно.

— Господа судьи, у меня нет ни желания, ни надобности затягивать эту дурно пахнущую демонстрацию. Но бросьте хотя бы беглый взгляд на эту заключительную сатурналию наготы. Посмотрите на бесстыдный, а вернее постыдный, облик этих мужчин и женщин, поднимающихся вроде бы из могил. Посмотрите и, прежде чем отвести глаза, спросите себя, не говорит ли эта омерзительная картина о самой что ни на есть настоящей извращенности?

Шарп положил указку и, ухватившись за лацканы пиджака, выпрямился.