Памятник крестоносцу

При этих словах он вскинул голову. Какая-то мысль внезапно озарила его. Маргет! Он всегда поправлялся там. Вот уж где к его услугам будет сколько угодно чудесного воздуха. В самом деле, он ведь был так серьезно болен и совсем оправился в Маргете. Он любил это место, самые счастливые воспоминания были связаны с ним… И, кроме того, он сможет продолжать там свою работу в тишине и покое. И Стефен сразу — не сознавая, насколько это само по себе типично для его состояния, — воспрянул духом. Дженни, обуреваемая мучительной тревогой, смотрела на мужа и ждала, что он скажет, и тень улыбки промелькнула по лицу Стефена.

— Вот что мы сделаем. Мы попросим мисс Пратт и Тэпли обойтись как-нибудь без тебя недельку-другую, соберем пожитки и, если Флорри нас примет, поживем немножко в Маргете.

6

Поздним вечером Флорри с кошкой на коленях грелась у печки в маленькой кухоньке над рыбной лавкой. Лампа под зеленым абажуром разгоняла осенний мрак. Флорри безмолвно, но пытливо смотрела на Дженни, сидевшую напротив нее за столом. Чайник с чаем и тарелка с ломтями хлеба, намазанного маслом, стояли перед ними на подносе. В кухоньке было необычайно тихо, слышалось лишь неторопливое тикание часов. Наконец, сделав над собой усилие, Дженни встрепенулась.

— Рыжик линяет, — сказала она.

— Все они в это время линяют. — Флорри погладила свернувшееся клубочком животное и стряхнула с кончиков пальцев желтые пушинки. — Славная у него шубка.

— Сколько мы уже здесь живем, Фло? Недель семь?

— Да около того. Время летит.

— Ты очень добра к нам. Мы ведь, правду сказать, сели тебе на шею. Да только свежий воздух и впрямь как будто идет ему на пользу. — Дженни помолчала. — Ты замечаешь, что он стал поправляться, Фло?

— Я замечаю перемену… и немалую. — Флорри не спеша отхлебнула чаю и поставила чашку обратно на стол. — И чем скорее ты посмотришь правде в глаза, моя дорогая, тем лучше для тебя.

— С горлом у него не так уж плохо. Он теперь реже теряет голос.

— Это все пустое.

Дженни наклонила голову, закусила губу. Эти последние недели она делала все, что было в ее силах, и готова была сделать еще больше. Но когда ей вспоминались все эти лекарства, которыми она пичкала Стефена без всякой пользы, все ее неустанные заботы о нем, так мало достигавшие цели, безысходное отчаяние охватывало ее и ей трудно было не пасть духом. Какие муки испытывала она ночь за ночью, прислушиваясь в тишине к его сухому кашлю! Дженни ни за что не соглашалась спать в другой постели: с таким здоровьем, как у нее, чего ей бояться. Вот если бы можно было поделиться им со Стефеном!

Но Дженни мужественно старалась не поддаваться унынию.

— Мне так хочется, чтобы он пришел попить с нами чаю, — сказала она, поглядывая на дверь. — Но зови, не зови — все равно не придет.

— Чтобы человек в его состоянии все время рисовал и рисовал, затворившись в душной комнате… — Флорри возвела глаза к потолку, давая понять, что это никак не укладывается у нее в голове. — Что же ты не пьешь свой чай? Давай я налью тебе погорячее.

— Не нужно, Фло.

— Послушай, надо же хоть немного подкрепиться.

— Мне, право, не хочется.

— Но ты всегда была большой охотницей до чая! — удивленно воскликнула Флорри. — Помнишь, как мы выпивали по одиннадцати чашек?

— Чай мне что-то опротивел теперь.

Рука Флорри, державшая чайник, застыла на мгновенье в воздухе. Флорри испытующе поглядела на невестку, затем поставила чайник, накрыла его стеганым колпаком. Помолчав еще с минуту, она спросила:

— И хлеба с маслом не хочешь?

Дженни отрицательно покачала головой.

— Ты ни крошки в рот не берешь. Сегодня утром съела кусочек селедки и все. Да и вчера тоже…

Она умолкла. Под пристальным взглядом золовки Дженни мучительно покраснела, затем краска медленно сбежала с ее лица, и она отвела глаза. Наступила напряженная тишина. Подозрение и недоверие на лице Флорри постепенно сменились изумлением и наконец испугом.

— Неужто в самом деле? — с расстановкой спросила она.

Дженни, все так же глядя в сторону, молчала.

— Не может быть! — сказала Флорри, понизив голос. — Только этого недоставало! И давно у тебя нет?

— Шестую неделю, — чуть слышно ответила Дженни.

— Боже милостивый! Подумать только… Да ведь это… ведь это… Нет, я, кажется, сейчас лопну! Будто мало того, что он сам сидел у тебя на шее все эти годы. Палец о палец не ударит, бария такой. Ты работаешь до седьмого пота, как каторжная, а он слоняется без дела и только мажет красками по холсту. А теперь, когда, можно сказать, его песенка спета, ему еще понадобилось оставить тебя с ребенком.

— Перестань, Фло! — в исступлении вскричала Дженни. — Не брани его! Это я во всем виновата. Это случилось в ту ночь, когда доктор сказал ему…

Голос у нее сорвался, и она умолкла, еле сдерживая слезы. Где взять слова, чтобы передать то, что чувствовала она в ту ночь? Страсть, жалость, отчаяние — они обрушились на нее с такой невиданной, с такой всесокрушающей силой, сделали ее безвольной, податливой, как воск, и осталось одно стремление — отдать всю себя, раствориться в другом… Уже тогда она знала, что зачала ребенка.