Памятник крестоносцу

Снова наступило молчание. Стефен понял наконец, что у дядюшки на уме, и почувствовал, как в нем растет возмущение. Сколько уже раз предрекал генерал близкую войну, но ни одно из его предсказаний не сбылось! Он годами разглагольствовал о том, что Германия ведет себя подозрительно, что кайзеру Вильгельму и его генеральному штабу нельзя доверять, и мрачно вещал о неподготовленности Англии к будущей войне. Конечно, сама профессия заставляла генерала быть настороже, но тем не менее в семейном кругу считалось, что у дядюшки Хьюберта угроза войны, якобы нависшей над Англией, стала своего рода манией. И из-за таких вот бредовых фантазий дядя Хьюберт хочет, чтобы он бросил свое дело! Эта мысль показалась Стефену чудовищно нелепой.

— Боюсь, что огорчу вас. Я не собираюсь возвращаться домой.

Генерал помолчал.

— Так, так. — Голос его стал совсем ледяным. — Вижу, что ты намерен и впредь влачить здесь свои дни в праздности и распутстве.

— Вы, по-видимому, не совсем ясно представляете себе характер моих занятий. Вас, вероятно, удивит, если я скажу, что работаю по двенадцати часов в сутки. И, представьте, берусь утверждать, что искусство, которым я занимаюсь, требует куда больше труда, чем все ваши церемониальные марши и парады.

— Искусство! — скривил Хьюберт губы. — Какой вздор и самомнение!

— Нелепо, не правда ли, заниматься чем-то чистым и прекрасным, вместо того чтобы, подобно вам, посвятить себя делу массового истребления людей. И все же, что бы вы о нас ни думали, мы значим больше, чем вы. Я осмелюсь предположить, что люди вечно будут помнить великих мастеров и чтить их творения, тогда как ваши кровавые деяния навсегда изгладятся из их памяти.

Генерал закусил губу. Он был сильно разгневан, в его бесцветных глазах вспыхнули искорки.

— Я не желаю спорить с тобой. Повторяю: как бы ты себя ни вел до сих пор, но ты — англичанин и все еще носишь фамилию Десмонд. И я не допущу, чтобы наша фамилия подвергалась глумлению. В такое время, как сейчас, ты не можешь заниматься пачкотней и увиливать от ответственности. Ты должен возвратиться домой. Я настаиваю.

— А я отказываюсь. — Стефен поднялся. — И, как это ни грустно, вы ничего не можете со мной поделать.

Все с той же застывшей иронической полуулыбкой, которая больше всего бесила генерала Десмонда, Стефен повернулся на каблуках и вышел из ресторана. Проходя через вестибюль, он, повинуясь внезапному побуждению, подошел к конторке гостиницы и заплатил по счету за свой завтрак. Затем, уже не улыбаясь больше и чувствуя, как внутри у него все дрожит от нанесенной ему обиды, вышел на улицу.

2

Экспресс Париж — Биарриц готовился к отправлению, почти все пассажиры уже заняли свои места, а Стефен все еще ждал Пейра, стоя у вагона в самой гуще прощальной сутолоки, среди шума, гама, пара и дыма, и с возрастающим беспокойством оглядывал платформу, по которой в призрачном желтоватом свете, лившемся сквозь стеклянную крышу вокзала, спешили последние запоздалые пассажиры и носильщики с криками катили свои тележки. Жером находился в Лувсьене и обещал прибыть на вокзал без опоздания. Все было подготовлено к отъезду. И вот уже закрывают двери вагона! Стефен потерял всякую надежду на появление Пейра и с досадой бранил себя за глупость: как можно полагаться на такого сумасшедшего, взбалмошного человека! Ясно, что Пейра не приедет. Но когда затрубил рожок, Стефен вдруг увидел знакомую фигуру в потрепанном пальто, с мольбертом и каким-то допотопным саквояжем в руках, невозмутимо шагавшую по платформе.

В последнюю секунду они как-то ухитрились вскочить в набиравший скорость поезд, после чего Пейра любовно разместил свои пожитки в сетке для вещей. Затем они не без труда отыскали себе два места рядом, и Пейра как ни в чем не бывало повернулся к Стефену с лучезарнейшей улыбкой в ярко-голубых глазах, осветившей все его морщинистое, небритое лицо.

— Извини, пожалуйста, я немножко запоздал. В метро рядом со мной сел молодой кюре и, узнав, что я еду в Мадрид, заговорил об ордене кармелитов, которые всегда ходят босиком. Разгорелся жаркий спор, и я проехал… до самого «Одеона».

Его кроткий голос и веселое дружелюбие мгновенно заставили Стефена смягчиться. Против этой простодушной бесцеремонности, как всегда, невозможно было устоять — таков уж был Пейра.

— Но ведь вы могли опоздать на поезд!

Лицо Пейра мгновенно стало серьезным.

— Друг мой, — сказал он. — Не укоряй меня за то, что я увлекся столь занимательной беседой. Я намерен глубже вникнуть в этот вопрос, для чего мне придется посетить монастыри этого ордена в Андалузии. Я не раз думал о том, что следует основать орден босоногого братства, посвятившего себя искусству и созерцанию. Быть может, теперь мне и представляется такой случай. — И, немного подумав, добавил: — Нищета спасет мир.

Стефен удивленно поднял брови.

— Нас нищета не спасет. Я получил ваши деньги после аукциона, и, так как вас, конечно, обвели вокруг пальца, их оказалось не очень-то много. В общем у нас на двоих всего тысяча девятьсот франков.