Памятник (роман)

Ребята гурьбой бросились к лежавшей на песке лодке, стащили ее в воду и затеяли жуткую свалку из-за мест в ней. Тут подоспел и Форнри, вмешался, навел порядок и отобрал семерых гребцов. Они снова подвели лодку к самому берегу, чтобы О’Брайен мог ступить в нее, не замочив ног. Но боль почти уже прошла, так что он отверг предложенную Форнри помощь, прошлепал по воде к корме и вскочил в нее с той же ловкостью, что и прочие туземцы.

Когда лодка отошла, множество ребятишек погнались за ней, подныривая под днище и пытаясь обогнать легкое суденышко. Они отстали, когда гребцы набрали нужную скорость. Далла долго стояла на берегу, подняв руку в жесте прощания.

Гребцы громко затянули песню, ритмично работая веслами. Песня была серьезная, ибо они сами были заняты серьезным делом — Лэнгри хотел повидаться со Старейшиной, и им было доверено выполнение этого желания.

О’Брайен расположился на корме и со скучающим видом смотрел, как пена лижет балансир катамарана. Потому что он умирал — Лэнгри.

Его беспокоила вовсе не неизбежность смерти как таковой, а мысль, что начать думать о ней следовало гораздо раньше. Ведь смерть стала неотвратимой еще в момент его рождения, а теперь его — Керна О’Брайена — от этого момента отделяла долгая-долгая жизнь. Иногда он пытался подсчитать, сколько же ему сейчас лет, но в этой сонной стране, где ночи всегда влажны, а дни теплы и солнечны, четко выраженная сезонность климата отсутствовала и люди измеряли свой возраст мудростью, так что держать пальцы на пульсе времени было невозможно.

Однако О’Брайену не нужен был календарь, чтобы определить, что он очень-очень стар. Та одинокая хижина, которую он построил на очаровательном холмике над мысом, давно уже превратилась в центр деревушки по мере того, как его дети, внуки и правнуки приводили сюда своих жен. Деревня носила название Лэнгру — Деревня Огневолосых Мужчин, — она уже давно была воспета в легендах и песнях. И хотя далеко не все потомки унаследовали его огненно-рыжую шевелюру, все они считались детьми Огня. Девушки-туземки охотно выходили за них замуж, а самые крепкие парни приходили сюда искать расположения девы Огня. Многие из них нарушали традиции и селились в деревне своих жен.

Человек, который видел, как в его семье рождается уже пятое поколение, должен хорошо ощущать ход времени. Члены О’Брайена плохо сгибались, к утру они опухали из-за ночной сырости. Он медленно ходил, быстро уставал, а его волосы — такие огненно-красные в юности — теперь стали ржаво-серыми. Он болел уже несколько лет. Первоначальное ощущение какого-то неудобства в желудке сменилось сначала постоянным раздражением, потом острой болью и, наконец, нестерпимой агонией. Это было мучительное прикосновение смерти, которая подползала столь медленно, что он даже не узнал ее.

От жизни О’Брайен получил много радостей, больше, чем ожидал, больше, чем заслуживал, и он должен был бы смотреть смерти прямо в глаза — без страха и без сожалений. Однако мечта, которая у него возникла, а затем стала определять всю его жизнь среди этих людей, так и не получила воплощения. А ведь он понимал, понимал с полной, страшившей его самого уверенностью, что если он сейчас умрет, то этот дивный, восхитительный мир будет обречен на гибель, а его добрые и очаровательные люди будут уничтожены все до единого. Это он знал.

Он знал это чуть ли не с момента той бездарной посадки, которая кончилась полным разрушением космолета. Даже в те дни, когда он был еще молод, это знание лишало его сна, и он без конца обдумывал и обсуждал его с самим собой во время долгих вечерних прогулок по пляжам и на протяжении бессчетных часов, проведенных в гамаке без сна во влажной ночной тьме. Он годами разрабатывал стратегические ходы и решения, пока наконец его упорство, удача и воображение не дали ему ответов на все поставленные вопросы. Он был единственным человеком в просторах далекого космоса, способным спасти этот милый ему мир и этих людей, которых он так полюбил. Да, он твердо решил это сделать. Он упорно прокручивал в уме каждый шаг, который следовало совершить, каждое встречное движение противника, которое должно быть предвидено и элиминировано. Он был готов действовать, как только этот мир будет официально открыт.

Однако открытия все не происходило, и он — Керн О’Брайен — свалял дурака. Он решил выжидать. Так приятно было раскачиваться в гамаке с тыквенной фляжкой, полной перебродившего фруктового сока, разыгрывая роль непререкаемого оракула, почитаемого и даже обожествленного. Когда он был моложе, то многократно пересек вдоль и поперек единственный континент этого мира. Он совершал длительные морские плавания. Он был первым, кто ввязывался в самые опасные приключения и встречал опасности с широкой улыбкой, смело бросая вызов здешним трудностям, наслаждаясь красотами, попадавшимися тут на каждом шагу. Но любовь к опасностям постепенно уходила, и он наконец проникся убеждением, что вид, который открывается из Лэнгру, обладает столь потрясающей красотой, что ее хватит на всю оставшуюся ему жизнь.